По тексту А.П.Назаретяна «Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории. (Синергетика, психология и футурология)», взятому с сайта Клуба ученых «Глобальный мир»

 www.russianglobalclub.com  

Заметки – Ю.Ш.Биглов

сентябрь 2002 г

3.2.2. Технология чуда и чудо технологии. Интеллект как демон Максвелла

Каждое чудо имеет свою технологию. И всякая технология есть чудо.

В. Гарун

  В 60-е годы ХХ века ученые обнаружили в пустынном районе Австралии незнакомое племя и смогли уговорить аборигенов приехать с ними в город. Гости с удивлением и испугом смотрели на высокие здания, автомобили, пароходы, радиоприемник и телевизор, но по-настоящему потрясающее впечатление произвела на них спичка, которую, закуривая, зажег один из ученых [Беркинблит М.Б., Петровский А.В., 1968].

 Такие забавные случаи, часто приводимые этнографами, психологически и философски весьма поучительны. Для первобытного человека спичка оказывается большим чудом, чем автомобиль или телевизор. Она «непонятна» ровно настолько, чтобы вызвать активное любопытство, удивление и интерес, тогда как телевизор – механизм чересчур далекий от понимания, так что туземец, попав в городскую среду, скорее привыкает к нему, чем успевает по-настоящему удивиться. Статусом чуда в его глазах не обладают и привычные явления природы. Они либо давно объяснены в системе магического знания, либо не интересны. Соответственно, на вопрос о причинах туземцы либо дают исчерпывающий ответ, либо безразлично отвечают «мы не знаем», «это происходит само собой», либо проявляют раздражение: «Только очень глупый человек может спрашивать об этом. Так было всегда» [Анисимов А.Ф., 1966], [Шахнович М.И.,1971].

 Сильно ли отличаются от этого типичные реакции современного горожанина? В самолете или телевизоре нет ничего чудесного, так как механизм этих явлений, якобы, понятен (хотя немногие готовы его основательно объяснить). Компьютер пока еще поражает взрослого человека в первые недели работы, но с освоением сотни элементарных операций наступает иллюзия понятности. Растущий цветок и поющая птица с детства так же привычны, как автомобиль, а школьные учителя успели убедить нас, что механизмы всех этих явлений хорошо известны «науке». Иногда удивляют фокусы выдающихся циркачей, но мы уверены, что за ними кроется всего лишь «ловкость рук». Некоторые из наших современников в тоске по чудесам обращаются к чему-нибудь вроде плачущей иконы или излечения через молитву, но другие резво растолковывают и механизм таких явлений, и причину их необычности.

 Архаическое сознание оценивает некоторое явление как чудо, если оно в меру необычно и в меру непонятно. Современное обыденное мышление расслоилось на два типа, которые назовем «чудотворным» и «технологическим». Носитель первого типа мышления, поверхностно образованный и удрученный кажущимся всезнанием «науки», озабочен поиском экзотических явлений будто бы недоступных науке – это способствует психологическому самоутверждению. Его идейный антипод немедленно находит «механизм» любого явления, а неудачу объясняет временным недостатком знания (лично своего или «современной науки»). Но опытный ученый, обладающий навыком методологической рефлексии, сознает, что всякое исчерпывающее объяснение является таковым только в рамках определенной модели; поскольку же современная наука предполагает множественность моделей, она остается принципиально незавершенной и открытой для чуда.

 Классическая научная картина мира, напротив, всегда претендовала на потенциальную завершенность, и в ней имеется недвусмысленное определение чуда как события, противоречащего законам природы. Отсюда вытекает и обратный логический вывод – интердиктивный подход: закон природы (и вообще истинное знание) есть теоретическое обобщение необходимого и достаточного опыта, исключающее возможность определенных событий. При этом считается само собой разумеющимся, что «техника никогда не отменит законов природы» [Качановский Ю.В., 1983, с.57].

 Некоторые авторы даже умышленно строят дефиниции таким образом, чтобы исключить запрещенное техническое решение. Например, вечный двигатель – это механизм, нарушающий второе начало термодинамики. Додумайся кто-нибудь в свое время определить самолет как аппарат, нарушающий закон тяготения, – и, вероятно, студенты все еще рассказывали бы на экзаменах, почему такой аппарат в принципе невозможен…

 Правда, в теоретической науке подчас возникают задачи, заставляющие круто изменить ход мысли. Например, известный астрофизик И.С. Шкловский [1987] предложил искать противоестественные явления в космосе как признаки активности цивилизаций. Но в последующем и он сам, и особенно его сотрудники [Гиндилис Л.М., 1996] подвергли эту идею сомнению: явления, вызванные «ударной волной интеллекта», побудили бы выстраивать концептуальную конструкцию таким образом, чтобы они объяснялись как естественные в рамках физической модели. С аналогичной проблемой («презумпция естественности») физики сталкиваются при обсуждении Большого Взрыва, феноменов типа черных дыр и т.д.

 Еще раньше эта презумпция была спародирована М.А. Булгаковым в «Мастере и Маргарите» [1984]. Целую неделю в Москве резвились Воланд и его свита, но в милицейском отчете все странные факты нашли стройные естественные объяснения, и «в свете таких объяснений решительно все понятно» (с.360). Из общей схемы выпал только один факт – исчезнувшая голова Берлиоза. Но с этим пришлось примириться.

 Методологи хорошо знают, что даже самая стройная научная концепция имеет свою «исчезнувшую голову», в поисках которой и приходится изобретать гипотезы ad hoc или уповать на будущее решение проблемы. Типичный сценарий сводится к тому, что накапливающиеся ad hoc гипотезы и (или) вопросы без ответов расшатывают концептуальную конструкцию, она теряет конкурентоустойчивость и рушится под натиском новых парадигм.

 Все это превращает интердиктивный подход, сам по себе достаточно остроумный, в чистую абстракцию. Попытавшись его конкретизировать, мы обнаруживаем, что теоретическое знание раз за разом оказывается посрамлено техническими находками.

 Действительно, большинство элементов, составляющих технологическую среду в начале ХХI века, отвечают критериям чуда с точки зрения науки середины ХIХ века, многие – с точки зрения науки начала ХХ века, а некоторые – даже с точки зрения науки середины ХХ века. Они «нарушили законы природы» в том смысле, что преодолели абсолютные ограничения, логически вытекающие из них и фиксировавшиеся учеными, причем такие нарушения чаще всего происходили без дисквалификации тех законов, из которых запреты выведены.

Многотонные лайнеры бороздят воздушное пространство, а космические корабли уносят за пределы атмосферы аэробные организмы, не дискредитируя ни законов гравитации, ни законов химии или биологии. Миллионы телезрителей в Европе наблюдают прямые репортажи из Америки, не сомневаясь на этом основании в шарообразности Земли или в свойствах светового луча. Принципиальную неосуществимость множества привычных на рубеже тысячелетий технических эффектов легко доказал бы любой солидный ученый сотней лет ранее. И такие доказательства неоднократно приводились. Из истории известно, сколь фундаментальные расчеты демонстрировали, что аппарат тяжелее воздуха непременно упадет на землю, каким насмешкам подвергались Г. Маркони, заявивший, что передаст радиосигнал с одного континента на другой (этот неуч не знает о шарообразности Земли!) или К.Э. Циолковский, предрекавший появление человека в космосе…

Подобные примеры можно приводить очень долго. В основном они касались бы XIX-XX веков, поскольку, во-первых, прежде наука с ее строжайшими запретами не была достаточно развита, а во-вторых, эти века отличаются от прежних сотен, тысяч и миллионов лет интенсивностью событий. Между тем каждая кардинальная инновация и в истории социальных технологий, и в истории «технологий», выработанных живой природой, может быть представлена как преодоление запретов, налагаемых теми или иными физическими законами, без малейшего нарушения последних. Если бы такие законы и запреты формулировал какой-то воображаемый естествоиспытатель (подобный «палеолитическому экологу», образом которого мы воспользовались в Очерке II), он бы измучился от недоумений по поводу происходящего. Нашего бессмертного физика поражали бы теперь телевизоры, космические корабли и компьютеры, а прежде – освоение живыми организмами суши и воздушного пространства, перестройка ими энергетических потоков и т.д. и т.п.

Основу «парадокса интердиктивности» составляет психофизическая проблема – одна из самых глубоких загадок современной науки. Ее формулировка в версии В.И. Вернадского приведена в эпиграфе к разделу 3.2.

        Рука, подчиняясь мысли и воле, выводит строки на бумаге, подъемный кран перемещает тонны грузов, электростанция вырабатывает миллиарды киловатт энергии, искусственно изменяются русла рек, перестраиваются ландшафты… Нейрофизиолог может подробно описать, как последовательное возбуждение нейронов приводит к сокращению мышц, инженер расскажет, как движение руки приводит в действие мощный механизм, а эколог – как нарушение ландшафта ведет к антропогенному кризису. Но как и почему идеальный образ (мысль, воля) способен регулировать материальное движение? И каким образом «нематериальный» интеллект способен вторгаться в систему физических взаимодействий, перестраивая их и образуя качественно новые механизмы и закономерности?

Эти вопросы до сих пор не имеют ясного ответа[1][1]. Приблизиться к нему, осмыслить психофизическую проблему и «парадокс интердиктивности» помогает анализ технического творчества на стыке термодинамики, кибернетической теории систем и гештальтпсихологии. Исходной моделью для такого анализа послужил мысленный эксперимент, предложенный в 1871 году Дж. Г. Максвеллом [1888]. [Тут – подмена. Техническое творчество – это одно, а использование машин (современных технологий) – другое. Творчество – преимущественно (в существенном, существенно) информационный процесс, использование технологий – преимущественно процесс массо- энергообмена.]

Великий физик, обсуждая закон возрастания энтропии и его возможные опровержения, представил наглухо закупоренный сосуд с газом, разделенный на две половины почти непроницаемой стеной. В стене имеется единственное отверстие, защищенное подвижной заслонкой, которой распоряжается разумное «существо» (названное впоследствии демоном Максвелла). Если демон станет пропускать из одной части сосуда в другую быстро летящие молекулы, а медленно летящие задерживать, то постепенно энтропия газа снизится: образовавшаяся разность температур создаст «из ничего» отсутствовавший энергетический потенциал.

Многолетние дискуссии привели к выводу, что нарушения закона здесь не происходит, так как на манипуляции заслонкой демон должен затрачивать энергию, привнесенную извне сосуда, который, следовательно, не является закрытой системой [Бриллюэн Л., 1960]. Но при этом не сразу удалось оценить по-настоящему оригинальный результат рассуждения Максвелла (ср. [Поплавский Р.П., 1981]). А именно, он впервые сформулировал на физическом языке идею управления и показал, как целеустремленный субъект, нимало не ущемляя законы природы, но используя наличную информацию, в принципе (при неограниченной когнитивной сложности) способен получать полезный энергетически выраженный эффект, сколь угодно превышающий сумму затрат. [Где же тут превышение уровня затрат? Летит молекула, не удовлетворяющая условию пропускания. Значит, ее нужно не пропустить, то есть нужно изменить ее траекторию. Для этого нужно затратить энергию (которую, конечно, можно забрать у самой молекулы, но ведь тогда она «охладится»). Что дает основания для утверждения о возможности энергетического эффекта деятельности, «сколь угодно превышающего уровень затрат»?]

        Способность информационной модели увеличивать энергетически полезный эффект [Еще один «перл!] на единицу входящего ресурса тождественна способности моделирующей системы перекачивать энергию от более равновесных к менее равновесным зонам. Это почти мистическое («максвелловское») свойство является настолько существенным эволюционным фактором, что может служить исходным определением интеллектуальности, если интеллект, соответственно, рассматривать как инструмент устойчивого неравновесия. [Мог ли «случиться» без разумного человека процесс, идущий в современном бытовом холодильнике? Там тепло от холодных внутренностей переходит к горячим внешним частям. Что-то похожее происходит в смерче (торнадо).] В теории систем показано, что антиэнтропийный потенциал пропорционален богатству информационной модели; по мнению В.В. Дружинина и Д.С. Конторова [1976, с.105], «эта зависимость выражает  один из основных законов природы». Психологами же исследован когнитивный механизм, посредством которого обладатель более сложной информационной модели преодолевает ограничения, накладываемые законами природы и остающиеся непреодолимыми для обладателя более простой модели [Дункер К., 1981]. [Это все – работы эры кибернетического романтизма. Технологические находки совсем не обязательно следуют за мышлением. Кстати, чуть раньше здесь и автор говорил о революционном влиянии практики на теорию.]

Дело в том, что каждое объективное ограничение абсолютно в рамках более или менее замкнутой системы зависимостей, которая на поверку всегда оказывается фрагментом более общих причинных сетей бесконечно сложного мира. Решение любой инженерной задачи состоит в том, чтобы найти более объемную модель – «метасистему» по отношению к исходной. В более мощной информационной модели те параметры ситуации, которые прежде выступали в качестве неуправляемых констант, превращаются в управляемые переменные[2][2]. [Это происходит только в мышлении инженера, а не во внешнем мире. Какую модель не находи, а физические ограничения не преодолеешь. Автор тут нарочито размывает границу между мышлением (отражением) и действием в мире вещей.] Это и позволяет интеллектуальному субъекту упорядочивать хаотические (с точки зрения данной задачи) природные силы, ограничивать степени свободы вещественно-энергетических потоков («превращать энергию многих степеней свободы… в энергию одной степени свободы» [Хакен Г., 1980, с.21]) и тем самым произвольно перестраивать объективный мир. [Произвольно перестраивать объективный мир можно и без мышления. Мышление ничего не добавляет к этой произвольности.]

Таким образом, субъект, обладающий интеллектом, который превосходит по информационной мощности интеллект остальных элементов системы, выступает по отношению к ней как аналог максвелловского демона. [Это уже просто неприлично! Что это за интеллект остальных (внечеловеческих) элементов системы?] С появлением такого субъекта образуется система с демоном: в ней причинные зависимости кардинально усложняются.

        Живое вещество по отношению к физическому миру Земли, а затем культура по отношению к биосфере выступают в роли демонов, отбирая полезные для себя процессы и состояния, ограничивая вредные и тем самым формируя качественно новые типы систем. [Откуда же взялась эта «полезность»,  которая служит критерием отбора? Ведь она – из простого выживания биологического вида «человек», и ниоткуда более! «Полезность» не выходит за пределы биосферы, не входит из-за ее пределов.] С выделением более развитых культур «пирамида демонов» продолжала надстраиваться, образуя усложняющуюся иерархию управлений. Энергия и вещество в таких системах последовательно перекачивались от сравнительно более равновесных к менее равновесным составляющим (ведь степени свободы естественных потоков ограничивались!), и уровень неравновесности всей социоприродной системы повышался, в противоположность тому, что должно происходить в «системе без демонов». [Трубопроводная система вместе с добытой нефтью вполне обычно рассеивает энергию. Нет тут повышенной энергетической эффективности.]

В социально-исторической развертке роль демонов играли племенные союзы неолита по отношению к палеолитическому окружению, городские цивилизации по отношению к архаическим обществам, осевые культуры по отношению к доосевым, индустриальные страны по отношению к колониям и т.д. И по мере того, как складывалась эволюционная необходимость, сначала биота, а затем социум находили средства преодолевать объективные ограничения, бывшие прежде абсолютными, не нарушая сложившихся ранее законов природы, но создавая оригинальные структуры и «технологии». [Эти «законы природы» где «ранее сложились»? В мышлении. А «объективные ограничения» где имели место? В мире вещей. Как же они «были прежде абсолютными», а теперь перестали быть такими? Все-таки правильнее сказать, что ограничения считались абсолютными и объективными, и в этом качестве они утверждались сформулированными законами природы. Но оказались эти ограничения не объективными и не абсолютными, а старые законы природы были включены в качестве частных и предельных случаев в более общие законы природы. И все это можно сказать о человеке и его мышлении. Но каким образом (в каком смысле) биота находила средства преодолевать объективные ограничения? Это нужно бы пояснить или аккуратнее сформулировать.]

Каждый скачек придавал новые свойства интеллекту, надстраивая блоки в иерархии управлений. При этом каждый демон оказывался жизнеспособным постольку, поскольку ему удавалось внутренне уравновешивать свои управленческие притязания; в противном случае он разрушал управляемую систему и погибал под ее обломками. Через этот жестокий селективный механизм (который на социальной стадии кристаллизовался в закон техно-гуманитарного баланса) происходило и происходит эволюционное созревание интеллектуальности. [Мир, как иерархия управлений – любимый образ кибернетиков–романтиков, например, Турчина. Только прошло это как очередная мода. В природе приоритет все-таки за массо- энергообменом, а не за информационными процессами. Если что и разрушается, то не из-за сугубо информационных проблем.]

Поэтому не совсем случайно то, что «демон» Максвелла и «даймон» Сократа (напомню: одно из ранних обозначений совести как высшего звена в иерархии нравственного самоконтроля) получили одинаковое наименование. Отсюда вырисовывается определение, предложенное В.А. Лефевром [1996]: разум – это космический субъект с совестью. [Только бы не сползти к космическому разуму, как субъекту (с совестью или без совести). Иначе получится другой жанр – не научное произведение, а мистическое.]

        Отмеченные обстоятельства вносят решающие коррективы в методологию анализа системы с демонами (каковой, несомненно, является антропосфера). Как ранее отмечалось, достоверность натуралистических моделей, часто используемых экологами и футурологами, применительно к такой системе весьма ограничена. Прогноз ее поведения настоятельно требует других моделей, учитывающих субъективные свойства демонов, и особенно того, который находится на вершине иерархической пирамиды – его цели, ценности, актуально и перспективно доступные средства. В нашем случае речь идет, конечно, о человеческом разуме, хотя как адекватно выстроить цивилизационную пирамиду – большой вопрос. [«Модель с демонами» - это все-таки только модель. А автор все время размывает границу между мыслимыми моделями и миром вещей. Забывается, что мышление человека с физической точки зрения – это совокупность вполне заурядных процессов в нервной ткани, гораздо более заурядных, чем те, которыми обеспечивается жизнь, включая размножение. И итогом мышления является иннервация мышц, движение тела. Говорение и письмо – это такие же движения тела. И если реализованным движением оказывается нажатие на спусковой крючок оружия, то нет необходимости рассматривать его как демонический эффект, а не обычное последствие обычных процессов. Дело меняется, если мы хотим понять, найти смысл, то есть, решаем свою человеческую задачу, до которой внешнему миру нет дела. Тут может пригодиться любая модель, в том числе и модель с демонами.]

Мы вернемся к этому и другим вопросам прогностики в Очерке IV, но для этого необходим ряд дополнительных обобщений.

Продолжение

К началу