7.2 Завод

             Переживания были очень сильные. Даже волосы на виске выпали целым пучком, потом эта плешина долго затягивалась. Новые коллеги на заводе сочувствовали, думали, что я где-то получил лучевую дозу. А дело было в стрессе.

            Так что же оставляет человек после себя?  Жизнь казалась, в основном, прошедшей. Безрезультатно? Что можно считать результатом? Получалось, что остаются дети, остаются созданные предметы (сооружения), остаются зафиксированные научные результаты, остаются произведения искусства и, наконец, остаётся моральный "отпечаток" личности в обществе. Человека уже нет, а знавшие его люди в своём поведении невольно учитывают предположительные отклики-оценки ушедшего человека. Есть над чем работать.

            Я довольно точно предугадал наступающий бум внедрения на заводе систем автоматизированного проектирования. Удалось хорошо потрудиться в этом направлении. В то же время мои представления о передовой советской космической промышленности оказались завышенными. И через двадцать лет я сталкиваюсь с бытующим убеждением далёких от военно-промышленного комплекса людей, что всё в стране было плохо, а вот эти отрасли были "впереди планеты всей". Но так не бывает, и не было так. Есть определённый технический уровень страны, особенно - изолированной страны. Этот уровень нельзя значительно превысить в одном месте. Выдающиеся достижения обеспечивались огромными затратами, большими избыточными мощностями и жертвами. Мы всё время гнались за "вероятным противником". И всё время, и всё больше отставали. Условия труда были жесткими. У людей накапливалось по 40 дней отгулов за внеурочную работу. Отгулы не давали, а когда их накапливалось слишком много, то выписывалась денежная компенсация (премия). Большинство вполне сознательно соглашалось на такие условия. Понимали свою роль в гонке вооружений, да и заработки были довольно высокие. Иногда создавались временные бригады на аккордной оплате. Это значило, что при выполнении работы в заданный срок все получали двойную (например) зарплату, а при срыве срока  получали "голую зарплату". Участие в такой бригаде было добровольно-принудительным, а режим работы - 13-15 часов ежедневно. Приводило ли это к ускорению работы? Сомневаюсь. Ведь мозг инженера-разработчика, с одной стороны, ищет решение постоянно, а не только внутри охраняемого периметра заводской территории, с другой стороны, если впереди ещё целых 10 часов работы и ты уже "до чёртиков" устал, то заставить себя напрягаться очень трудно. Всю первую половину дня шла раскачка, и только к обеду начиналась конкретная работа. Так или иначе, но, работая в таких условиях, я второй раз доработался до состояния "серого мира". Неприятное состояние, и выход из него - как выздоравливание. Замечаешь: а небо-то - синее, а травка-то - зелёная!

            Завод вполне удовлетворил мою потребность в "настоящем" деле и дал мне счастье работы с замечательными людьми. Такой компании в моей жизни больше не было.

            Завод имел славную историю, успешно выполнял множество сложных заказов, параллельно гнал дефицитный "ширпотреб" - цветные телевизоры. Очередной новый заказ состоял в разработке и изготовлении сложного прибора управления. Традиционными способами вписаться в заданные предельные габариты и вес было невозможно. А у нас "зудели руки" попробовать новую по тому времени структуру - сделать прибор со встроенным компьютером. Удалось убедить руководство рискнуть. Вот тут и собралась неформальная группа разработчиков, участие в которой было самым ярким периодом моей жизни.

            Новизна задачи и полная творческая свобода! Это сейчас компьютер помещается в одну микросхему, а тогда  пришлось разработать целый блок ("кирпич"), набитый разными деталями и прошитый тысячью проводов. От получения задачи до испытаний в полёте прошло 8 лет, огромный кусок творческой жизни. Кстати, американский прибор с близкими параметрами серийно изготавливался уже через год после начала нашей работы, вот такое было отставание в космическом приборостроении.

            Тут я обнаружил интересный эффект. Начало новой работы естественно предполагает интенсивное ознакомление с имеющимися данными по конкретной теме. Этот процесс имеет свои особенности, свои приёмы и правила. Охват вариантов должен быть как можно более широким. И всегда действует ограничение времени. В определённый момент необходимо закрыть приём новой "чужой" информации. К этому моменту должен быть выбран собственный вариант, выбрано своё направление. Разработка выбранного варианта имеет определённую трудоёмкость, определённую продолжительность. Всё это время невозможно вдруг взять и изменить направление разработки.  Сколько продлится работа - год, два? Разработчики, которые в начальный период были в курсе новейших данных по своей теме, начинают всё больше отставать от современного научного процесса, но они "прикованы" к давно уже выбранному направлению работы.  Хорошо, если выбор был удачным, а наука в этой области развивалась неторопливо. Иначе - одни огорчения и потери.

            Но вот, наконец, специалист так или иначе освободился от участия в очередной разработке. Это воспринимается именно как освобождение. Ведь так хорошо видны все непоправимые недостатки прежней работы. Вот в новом изделии мы всё учтём и улучшим. Но цикл повторяется в точности. Опять следует большой глоток новой информации. Он смывает прежний опыт, рождает новые идеи. Оказывается, мы сильно отстали за последнее время. А дальше - выбор направления, закрепление руля. И опять - "нет счастья в жизни".

            Такая получается "пила" - подъём, отставание-реализация, новый подъём.

            В нашем приборе все решения, общая структура, система команд, микропрограмма и прикладная программа, электрические схемы  - всё было оригинальным, ни у кого не скопированным. Была заложена основа для развития этого направления на собственной идейной и технической базе. Создали целую систему инструментальных средств программирования и отладки на стенде.

            Всю эту огромную новаторскую работу проделала группа из десятка инженеров, каждый из которых был незаменим. Я привычно исполнял роль "мягкого лидера", сыпал вариантами и идеями. Мобилизовал весь свой опыт. Сознавая, что мы закладываем принципы серии приборов, искал устойчивые критерии для оценки решений. "Отсасывал" идеи друзей, сводил их воедино. Разрабатывал первичные рабочие документы с неформальным описанием того, что нужно было создать.

            С точки зрения осуществимости, реальных технологических возможностей завода все решения оценивал Вадик Сурков (впрочем, Сурковым он стал несколько позже).  За плечами у него была богатейшая инженерная биография, включавшая удачные разработки, участие в испытаниях. Яркий штрих биографии: при летных испытаниях одного из приборов обнаружилась неисправность. Аппарат был беспилотным, управлялся с земли радиокомандами, а в зону видимости входил только несколько раз в сутки. Ночью, анализируя полученные по телеметрии данные, Вадим понял, что именно отказало в приборе, и как этот отказ приводит к искаженному определению времени выполнения заданных с земли команд. Ему удалось за имевшийся час до окончательной потери контроля над поведением аппарата (а это - огромные убытки) придумать, как нужно предварительно исказить команду, передаваемую с земли, чтобы прибор срабатывал в требуемое время. Всё удалось. Был спасён труд тысяч людей. Никто не был заинтересован в афишировании случившегося. Всё постарались забыть, и случай этот остался лишь в заводском фольклоре.

            Вадима постоянно отрывали от нашей работы. Необходимость в его участии возникала то в цехе, то на стенде, а то и на дальнем полигоне. Но, появляясь в лаборатории, он быстро восстанавливал картину наших мучений, давал точные оценки, находил "свою", только ему по силам проблему и погружался в работу.

            Ближе к окончанию, когда прибор отрабатывался в цехе, Вадима увезли прямо из цеха с прободением язвы желудка. Вот уж точно - сгорел на работе. К счастью, медицина тогда сработала неплохо. Прооперировали, вытащили.

            Хотя отец Вадима был руководителем на одном из харьковских заводов, негласные ограничения по национальному признаку сделали его вечным "ведущим инженером".  Молодые, менее талантливые и опытные продвигались, строили свою нелёгкую карьеру, а Вадим, оставаясь абсолютным авторитетом в своей области, получал неизменную зарплату. Его жена никак не хотела поверить, что  её скупо оплачиваемый Вадик - душа нашей группы. Вскоре после завершения нашей работы Вадим ушёл с завода.

            Другая яркая фигура - это  Лёша Ляшко, художник по образованию и призванию, для которого электроника была второй специальностью. Он тоже много лет проработал на заводе, участвовал в различных проектах. Позади было трудное детство, дома - дети в рекордном количестве, жена - в соседнем отделе. Постоянная готовность вникнуть в чужую проблему и помочь. В нашей компании Лёша разрабатывал электрические схемы и всю микропрограммную часть. Но главный его вклад - эстетическая оценка решений. Некрасивый самолёт хорошо летать не может - это знают все. Но эстетическая оценка правомерна в отношении любого человеческого произведения. Не раз утром я приносил  отличное, на мой взгляд, решение - результат ночных размышлений, и получал Лёшино заключение: "Нет, это некрасиво, нужно искать дальше". И действительно, позже удавалось найти вариант, достоинства которого были очевидны. Я с тех пор стараюсь сохранить и применять этот, Лёшин, взгляд на свои и чужие решения. Собственные же Лёшины технические идеи рождались в муках и были очень основательными, этакие готовые фундаментные блоки. Думаю, что я часто не был способен понять весь клубок внутренних связей, скреплявших каждую такую идею. Включая соответствующий кусок в общую систему, я неизбежно что-то упускал, упрощал. Леша страшно обижался. Мог дуться неделями, но совместная работа манила, от неё нельзя было оторваться. Вырисовывалась новая проблема, и всё повторялось. Опять  перед дисплеем, покачиваясь со стулом вперед-назад, часами сидел этот невысокий человек с могучей плотно посаженой головой, Лёша думал.

            С некоторым опозданием (к началу) подключился Женя Модиевский - ещё один интереснейший человек.  Мне кажется, что он всю жизнь старается доказать своим выдающимся родителям свою состоятельность. Напряженно учился, занимался разными видами спорта. Лазил в горы и однажды сорвался. Женя в то время был, безусловно, самым образованным из нас, человеком с большущим культурным багажом. Собственное оригинальное и неожиданное мнение он имел по каждому вопросу. ("Почему люди лазят в горы? Потому что некоторые чувствуют себя там комфортнее, чем внизу". "Почему раньше старики выражали интересы всего племени, всей семьи, а теперь их суждения так эгоистичны? Потому что теперь есть внесемейные - пенсионные гарантии, и житейской мудрости современных стариков доверять не приходится"). Особенностью его было умение выдавать решения, так сказать, второго уровня сложности. Вот я, поработав инженерным начальником, четко уяснил, что то решение, которое я не могу сходу понять, реализовать в коллективной работе, скорее всего, не удастся. Коллектив может выполнить лишь такую работу, которая доведена до состояния прозрачной простоты (а этого очень непросто достичь). Свои решения я нахожу, комбинируя элементы одного ряда. Получаются решения первого уровня сложности. А во многих случаях отличные результаты можно получить, оперируя более сложными (искусственными, составными)  элементами. Женя выдавал именно такие решения. Сила его мозга - в изощренности, базирующейся на широком  культурном кругозоре. Женя - настолько же типичный математик, насколько Лёша - типичный художник. Одно мешало ему - удивительное умение наживать недоброжелателей даже в самых безобидных ситуациях.

            Юра Вушкан - человек с оригинальным взглядом на мир, открытый и отзывчивый. Юра был первым моим помощником на заводе. Так мы и проработали вместе почти 10 лет. Ему было очень трудно работать со мной, особенно в начале нашего сотрудничества. Моё верхоглядство его возмущало, ведь сам он всегда копал глубоко. Не успокаивался, пока не разберется во всех тонкостях. А я чуть не каждый день вываливал на него новый ворох идей, вовсе не предполагая их обязательную реализуемость. После пары острых объяснений нам обоим удалось приспособиться к такой разнице стилей. Все годы нашей совместной работы Юра уверенно наращивал свою творческую мощность.

            После небольшой "бузы" в моём секторе, когда несколько коллег написали заявление, в котором обвинили меня в преднамеренном усложнении работы (это заявление при более неудачном руководстве и в более ранние времена могло бы мне стоить не только рабочего места, но и свободы) мне был придан заместителем и контролёром по партийной линии Володя Красников. За плечами - детство в деревне, приборостроительный факультет Харьковского политехнического института. В институте он был командиром оперативного отряда, были тогда такие формирования в помощь милиции. Только что он отслужил два года лейтенантом, командиром взвода в ракетной части. Рассказывал, как ему удавалось командовать пёстрым солдатским составом, как  выглядит вблизи боевое дежурство стратегических ракет. Шутя, он называл себя "штыком, направленным в жопу гнилой интеллигенции". Будучи моложе всех нас, обладая разносторонними талантами, он обнаружил врождённую рассудительность, основательность подхода к проблемам. Он отлично разбирался в людях, напряженно учился. Его память поражала - только в институте Володя обнаружил, что, оказывается, не все могут повторить слово в слово раз прочитанную книгу. Сам он - из Белгородской области, а учился и жил в украинском Харькове. Захотел выучить украинский язык. Подошел к делу своеобразно, запомнил кучу баек украинских юмористов. На отличном украинском языке декламировал эти юморески (в стихах) по нашим просьбам. Делать руками умел всё: класть кирпич, штукатурить, столярничать, косить траву... Всё это - на профессиональном уровне. Стремительно расширяя свою компетенцию в специальных вопросах, он быстро приобрёл устойчивый авторитет в секторе. Взял на себя кучу хозяйственных проблем. После моего ухода был начальником моего сектора.

            Долгий срок нашей работы прошли с нами Галя Гаврилова, Верочка Быкова, Наташа Корпухина, Ирина Шептун. Галя обеспечивала работоспособность нашего всё расширявшегося компьютерного комплекса. А ведь это были не современные редко ломающиеся машины. Наши мини-ЭВМ (четыре шкафа электроники каждая) требовали ремонта ежедневно. Ремонтировала их Галя. Она же была хранительницей жидкой валюты - спирта, этого "золотого запаса" каждого подразделения, ведь цена срочной и внеплановой работы тогда привычно определялась в литрах. Галя -  чуть старше меня (или мне так казалось?), взрослая красивая женщина, и я все эти годы, общаясь с ней каждый день, так и не справился с некоторой, может быть, робостью. Напряженно стараясь вникнуть в наши бесконечные обсуждения, она очень переживала из-за неизбежных неурядиц и интриг. Я всё время чувствовал её безусловную поддержку.

            Наташа присоединилась к нам в самом начале работы. Профессиональная программистка, надёжный помощник она перелопачивала огромные объёмы ручной работы. Не слишком вдаваясь в архитектурно-схемные изыски, работала и работала. Много часов мы провели рядом, параллельно решая задачи на большой вычислительной машине, переговорили обо всём на свете. Новое поколение, новые подходы к вечным проблемам. А однажды она вдруг сказала: "Так что, я теперь всю жизнь буду выпускать эти перфоленты?". И ушла. Я крутился в нашем замкнутом заводском мирке,  её уход воспринял со сложными чувствами. Сочувствие, сожаление, ревность к внешнему миру.

            Ирина и Верочка - самые молодые в нашей компании. Вся жизнь впереди. Наша работа - только эпизод. Они вносили поток оптимизма, давали отсчет реального масштаба наших проблем.  Очень непохожие друг на друга во всём. Вера проявила зрелый инженерный талант, быстро вошла в суть разработки, бралась за важные куски работы. В коллективе всегда должен быть такой человек: пусть всё валится, а нужно продолжать работать. Эту роль выполняла Вера, всегда рассудительная, устойчивая.  Ирина труднее переключалась с таких больших и важных проблем настоящей жизни на наши искусственные, сухие и мелкие вопросы. От обстоятельной вводной беседы энтузиазма хватало на пару дней. Но вот работа в паре, какой бы ни была она трудной, долгой шла всегда отлично. Не вдруг и не без недоразумений, но факт: Ирина написала большую часть программы нашего прибора. То есть из её рук вышел главный кусок нашей продукции.

            Это, конечно, далеко не весь состав. Я рассказал здесь о своих заводских товарищах потому, что они самым активным образом участвовали в формировании моей картины мира (впрочем, это совершенно не означает их согласие с моими представлениями). Время было такое, что в каждом коллективе обсуждали не только технические вопросы. Общественные проблемы были у всех на виду. Горячие споры по важнейшим вопросам шли в каждой курилке, на каждом перерыве. У каждого был свой взгляд, свой опыт. Я "обкатывал" свои "открытия" в беседах с разными людьми, иногда нарываясь на неприятности. Один из редких посетителей нашей курилки был так возмущен моими рассуждениями о преимуществах уравнительного распределения, что бросился на меня с кулаками. Видно, я попал под горячую руку: "Как! Я несу такую огромную ответственность - и буду получать столько же, сколько эта безответственная копировщица - отработала свои часы и свободна!".

            Так как же развивались мои взгляды в это время? Несколько условно отсчёт можно начать от услышанного возмутительного утверждения, что мой отец на войне стрелял не в ту сторону.

            Чувство возмущения было, а вот надёжной аргументации не оказалось. Конечно, правы "мы", а "они" не правы, потому что - враги. Или - враги, потому что не правы? К этому времени стали известны слишком многие параллели в устройстве и действиях столкнувшихся государств. Популярная тогда песня: "...У посёлка Крюково погибает взвод", а, кстати, чей взвод погибает? Чьи "штыки горячие бьют наверняка"? Полная и неслучайная симметрия получается. Нельзя уже было просто так отмахнуться от "вредных" вопросов.

            Это сейчас я знаю, в чём была разница между нами, правда, не столько в действиях, сколько в целях. Цель гитлеровцев - отобрать наши ресурсы, перераспределить ресурсы в пользу "полноценных людей" (арийцев) - в свою пользу. Ясно, что для любого не слишком задумчивого немца такое перераспределение выглядело, бесспорно, справедливым. С "нашей" точки зрения - они затеяли отвратительный грабёж народов. Наша цель выглядела иначе - обобществить ресурсы, включить как можно больше стран и народов в это обобществление. И самого по себе обобществления было достаточно, не требовалось исключать присоединившихся людей из пользования этими ресурсами. Даже, о чём говорит реальный послевоенный опыт восточно-европейских малых стран, мы были готовы на некоторый льготный (поощрительный) режим пользования обобществлёнными ресурсами для присоединившихся к обобществлению. А вот тут уж многие люди убеждённо скажут, что "обобществить" - это сплошное лицемерие. Вот, к примеру, было у некоего дедушки созданное своим горбом или законно унаследованное хозяйство (состояние), а пришли эти босяки "красные" и всё "обобществили". И деда в Сибирь услали. А теперь внучек этого дедушки  получает нищенскую пенсию. Значит, нет разницы между "обобществить" и "отобрать"?  Есть разница, и только антикоммунистическая предвзятость мешает её признать. Ведь сегодняшнее положение внуков и тех, у кого отбирали, и тех, кто отбирал, одинаковое. За исключением "острого " периода доступ к обобществленным ресурсам у них был одинаковым.  Ну, а уж как смогли распорядиться обобществлёнными ресурсами - другой разговор. Хотя, если бы распорядились хорошо, то и не было бы у этого вопроса вековой остроты.

            Так вот - это ясно мне сейчас, а тогда я не обнаружил твердой опоры. Получалось, что прошло время, и нет никакой разницы между героем и предателем. А война и 40 миллионов жертв - это просто массовый психоз или большой рыцарский турнир, или поножовщина бандитов. Но ведь и сейчас идут войны, вполне сознательно тысячи людей жертвуют своей жизнью ради таких справедливых, с их точки зрения, целей. А пройдет Время, и окажется, что эти люди поторопили свою смерть зря. Ах да, ведь "они" начали первыми, а "мы" имеем право на оборону, а лучшая оборона - нападение...

            Наша официальная пропаганда широко использовала понятие "прогрессивное человечество". Против гитлеровцев и их союзников боролось всё "прогрессивное человечество", а они олицетворяли "силы реакции". А Соединенные Штаты Америки и Великобритания (и остальные наши союзники) тогда входили в "прогрессивное человечество", а теперь олицетворяли "силы реакции" уже они. Как просто! И неубедительно... А тут ещё гонка вооружений подошла к своему пределу: была придумана ракетная система "возмездие мёртвых". Эта система обеспечивала уничтожение, практически, всего человечества в случае нашего военного поражения от западных противников. Автоматически должны были стартовать все сохранившиеся ракеты. Такой сюрприз "прогрессивное человечество" приготовило остальному человечеству. Были ещё более радикальные идеи: предлагалось не строить ракеты и бомбардировщики, а сложить все ядерные боеприпасы на своей территории. По расчётам получалось, что при их взрыве и без доставки к конкретным целям погибнет всё человечество.  Такая система стоила огромных затрат, а было ли у нас право так решать судьбу человечества? Что за смысл такой в нашей самопровозглашенной  "прогрессивности", которая давала нам такие неограниченные права?

            А тут ещё началась война в Афганистане. Хорошо помню первое объявление по телевизору. Показали кустарно сделанный планшет с биографией "патриота" Б.Кармаля и его фотографией - молодой мужчина в куртке военного образца и цилиндрическом кепи. Сказали, что афганские патриоты захватили власть в стране и позвали на помощь нас. Практически одновременно телеграфные агентства сообщили, что с Кабулом нарушена связь. Так откуда же у нас взялась фотография? Нужно сказать, что тогда только что закончилась война во Вьетнаме, где американские войска безуспешно пытались определить внутреннее устройство этой страны. Кажется, перспективы нашего вмешательства должны были быть очевидными для любого здравомыслящего человека. А что же сделало наше руководство? Всё это - не сегодняшние соображения, а мысли того, самого первого дня. Кто дал нам право убивать людей?

            Ну, в нашей прогрессивности я не сомневался, смущала лишь легитимность этого звания. Просто необходимо было выяснить критерии прогрессивности, то есть научиться,  сравнивая два явления, решения, государства определять: вот это - прогрессивнее того.

            Непостоянство политических оценок (от "вечной" дружбы с Гитлером перед войной - к утверждению об органической вражде коммунистов и фашистов, от ненависти к "прогнившим" западным демократиям в первый период Второй мировой войны, через "искреннюю" дружбу  годом позже - к "холодной войне" 50-х и 60-х годов) - это непостоянство заставило искать твёрдую почву для оценки прогрессивности глубже слоя политики. 

            Копаем глубже. Согласимся с утверждением нашего классика, что политика - это концентрированное выражение экономики. Значит, опору нужно искать в сопоставлении экономической составляющей явлений, решений, государств. А какую экономику считать более прогрессивной? Может быть ту, где удаётся произвести больше продуктов за некоторое время? Или ту, где на производство некоторого количества продуктов расходуется меньше энергии и сырья? Но разве можно не учитывать цели производства, ограничившись количественными оценками - штуками, тоннами, калориями! Для чего крутится весь многорукий грязный и шумный производственный механизм?

            Общий ответ очевиден - для человека. Значит, более прогрессивно то, что в большей мере соответствует устремлениям людей. Здесь можно представить себе или стоящего на месте Человека, а окружающие его явления, решения, государства с разных сторон то приближают к нему предметы его устремлений, то отдаляют их, или Человека, идущего к предметам своих устремлений, а окружающие его явления, решения, государства то позволяют ему продвинуться по этому пути, то мешают движению. Первая модель - это неизменный Человек с его вечными устремлениями в меняющемся окружающем мире. "Мир ловил меня, но не поймал". Вторая модель -  это вечное движение взрослеющего Человека в соответствии с его сиюминутными устремлениями в окружающем мировом потоке. "Движение - всё, цель - ничто".

            Какая из этих моделей ближе Вам? Каков бы ни был ответ, приходится признать, что эти две модели, взятые в чистом виде, отражают  взаимодополняющие стороны реальности. С одной стороны, в свидетельствах невозвратно ушедшего прошлого мы вдруг узнаём знакомые черты людей, своих современников или свои собственные. Как мало изменился человек за тысячи лет! Сделали ли его новые времена  более счастливым? С другой стороны, человек воздействует на окружающий мир, необратимо изменяет его, творит "вторую природу" искусственной среды обитания, да и в мире идут не только процессы с коротким периодом повторения, встречаются существенно новые обстоятельства. Это трудно согласовать с вневременным представлением о неизменном человеке  в неизменном мире. Да и слишком разные эти люди. Не получается единой точки стояния Человека в мире, а выходит множество таких точек для разных маленьких человечков. Соблазнительная устойчивость и определённость первой модели размывается. А ведь нам нужна общезначимая оценка прогрессивности явлений, решений, государств. Для этого требуется найти общезначимое в устремлениях людей, нечто постоянное "человеческое" во времени, пространстве и во множестве людей.

            Ну, с пространством пока разобраться проще - ведь человечество живёт на Земле. Допущение внеземного происхождения, внеземного будущего человека пока не актуально. Слишком много у нас родственников на Земле и не видно родственников вне Земли. Сейчас этнография охватила всё многообразие нравов землян,  обособленные сообщества явно сближаются с "мировым   обществом".

            Со временем разобраться труднее. Мы приписываем   нашим предкам современные взгляды, договорившись заранее, кого из известных предков считать по-современному "хорошим", а кого - "плохим". Появляются художественные образы по-современному "хороших" дикарей и милых дикарок в хорошо сшитых бюстгальтерах. А факты говорят, что лишь очень недавно "человек Петр увидел человека в человеке Павле". Много крови пролито, и всё - без наркоза. Но, не правда ли, мы ведь давно уже договорились, что Петр Первый - прогрессивный человек, хотя иногда оправдываемся - "для своего времени прогрессивный". Значит, современная прогрессивность и прогрессивность трёхсотлетней давности не совпадают? Скорее, дело в том, что вовсе не для всех наших современников приемлема оценка Петра Первого, как прогрессивного исторического деятеля. Чтобы считаться сейчас прогрессивным, Петру было достаточно выиграть одну войну (о проигранных кампаниях история говорит глухо), построить город на костях тысяч людей, перенести на российскую почву  ряд западных обычаев да убить собственного сына. Чур меня, чур!

            Я пытался оценить прогрессивность явлений, решений, государств степенью их соответствия человеческим устремлениям, а оказался перед необходимостью оценивать прогрессивность самих человеческих устремлений. Что может послужить объективной основой такой оценки?  Да нет такой основы "внутри" человечества. Скомпрометированы все прекрасные цели. Каждый многообещающий шаг приводит к неожиданным (?) отвратительным результатам. Остался лишь один критерий - прав (и прогрессивен) тот, кто убил всех своих оппонентов. Собственно, в этом и состоит смысл рыцарских поединков: бог убережет правого, кто победил, тот и прав. "Наше дело правое, победа будет за нами!" Просто - и хорошо. Даже слишком ...

             Приходится искать опору для объективной оценки (явлений, решений, государств) вне человечества. И это - не ново. Вне всей природы - Бог! Он источник и судья. И закроем вопрос. Или продолжим?

            Вне человечества - значит в отношениях человечества со всем, что вне него. Как человек выделился из окружающего мира, как сохраняет свою определенность, как может окончиться история человечества. К этому моменту я уже утвердился в представлении о человеческом мозге, как устройстве для оптимизации поведения. Непосредственной посылкой для возникновения такого представления оказалась работа над компьютерными программами автоматизированного проектирования. Обнаружилось, что компьютеру, в отличие от человека, трудно выдать "любое" хорошее решение. Обязательно требуется в явном виде сформулировать критерии выбора подходящего решения из множества возможных решений. А человек обходится без явного формулирования критериев выбора. Но значит ли это, что человек действительно выбирает случайное решение, никак не учитывая соотношения выбранного решения и остальных возможных решений? Множество наблюдений убедительно показывают, что в действительности человек всегда выбирает лучший вариант из известных ему возможных вариантов, лучший - по результатам сиюминутного сопоставления множества обнаруженных возможных решений. Просто человек чаще всего не осознаёт (и не контролирует) процесс выбора, оптимального выбора решения.  Есть яркая иллюстрация - когда ребёнка спрашивают, "сколько будет дважды два", ему в принципе безразлична истинность ответа, и он отвечает "четыре" лишь потому, что этот ответ больше понравится учителю, чем "три" и "пять". Очень легко искусственно "сместить" этот оптимум. Современное обучение во множестве случаев превратилось в специфическую двухстороннюю игру, где в ответ на каждый вопрос учителя ученик должен ответить неким символом (иероглифом). Содержательная сторона отсутствует в этом процессе, ответ должен быть "правильным", то есть -  понравиться учителю. В эту игру, как правило, успешнее играют девочки. Они лучше учатся, но весь построенный из вопросов и "правильных" ответов искусственный мир в их сознании остаётся изолированным от реальной жизни. Эти миры не пересекаются.

            Так происходит в техническом творчестве и в учебе. А можно ли распространить представление о мозге-оптимизаторе поведения на всю человеческую деятельность? Ведь это позволяет объяснить универсальность человека, с единых позиций исследовать любые (сознательные и не контролируемые на уровне сознания) проявления активности человека и, наконец, найти объективную основу для оценки человеческих устремлений.

            В стандартной постановке оптимизационной задачи должны присутствовать условия-ограничения, предъявляемые к искомому решению, и то качество решения, которое должно быть наиболее выраженным, и, если его измерить, иметь наибольшее значение в искомом  -  оптимальном решении. Какой же получается набор из ограничений, и какое качество решения максимизирует человеческий мозг (пусть неосознанно), ежесекундно выбирая оптимальное поведение конкретного человека?

            С ограничениями, кажется, всё понятно - это ограничения реальности (реализуемости) выбранного поведения. А вот, какое качество решения мозг максимизирует, нужно разобраться.

            Где искать разгадку? Достаточно правдоподобным является утверждение, что человек на Земле, по крайней мере, в современном своём виде существовал не всегда. Был момент появления человека на нашей планете. И получается, что человек появился как бы сразу, нет следов предчеловека. Неандертальцы, синантропы, кроманьонцы генетически не являются нашими родственниками, они дальше от нас, чем шимпанзе.

            Человека создал Бог. А зачем? Это - глупый вопрос? Да нет, просто, ведь если бы понять, зачем Бог создал человека, то можно было бы и оценивать устремления людей по соответствию божественной цели творения. Две тысячи лет назад менталитет людей был иным, и вопрос "зачем" подразумевал простой, в духе времени ответ - чтобы славили Бога. Мы более меркантильны - зачем Бог создал человека? А, может быть, обошлось без специального божественного решения по данному вопросу? Может быть, человек появился в ходе реализации более ранних и более общих божественных решений об устройстве мира? То есть появление человека на Земле не такое уж заметное событие во Вселенной, чтобы лишний раз беспокоить Творца.

            Тогда нужно рассмотреть возможный процесс выделения человека из остального, явно родственного ему животного окружения.

            У наших "родственников" - всё как у нас. Даже удаётся пересаживать отдельные органы животных человеку. Рождаемся мы точно так же, как остальные млекопитающие. И мозг у животных есть, и работает он так же, как у нас. Вот только результаты этой работы у животных, даже у приматов, значительно слабее, чем у нашего мозга. Несравнимо слабее. И всё же вот это соотношение мыслительных возможностей животных и человека вполне вписывается в представление о качественном изменении в результате накопления количественных изменений - в результате усложнения мозга. Отдельные причинно-следственные связи окружающего мира, отображаемые (моделируемые) мозгом, у человека объединились в более или менее целостностную картину мира. Результатом оказалось смещение баланса от преимущественной важности мощи челюстей, умения быстро бегать и тому подобных "физкультурных" показателей к преимущественной важности мыслительных способностей для выживания человека. Это смещение баланса и выделило человека из животного окружения. Для этого оказалось достаточно  относительно небольшого усложнения мозга по сравнению с, например, шимпанзе. Этого небольшого смещения баланса оказалось достаточно для возникновения человека разумного?!

            Но что максимизирует мозг человека? Откуда взялась цель его оптимизирующей работы? Да неоткуда было взяться другой цели, кроме как доставшейся по наследству - максимизации массы своего биологического вида - той цели, которой служит мозг любого животного. Ведь прежде чем построить технологическую цивилизацию и стать самым могущественным существом на Земле, человеку (этому хилому млекопитающему) пришлось доказать свою жизнеспособность голыми руками и большой головой. А естественный отбор не одобрил бы увлечение философией в охотничий сезон.

            Когда всё это выстроилось в моём (человеческом) сознании, я испытал психологический шок. Ведь воспитанием у меня были сформированы убеждения  в высоком предназначении человека-преобразователя мира, человека-носителя Разума и Нравственности. Представления о поступательном движении к светлому будущему человечества  - коммунизму, об оправданности жертв на этом пути, противопоставление человеческого животному в человеке - всё оказывалось "пустышкой"-соской для нас смертных. Кто сотворил эту "пустышку", кто сунул её нам в рот? Да ведь сами, сами искали и нашли себе утешение. Несколько дней в ту весну были для меня очень тяжелыми. Рушился мир, но тут же выстраивался в новое  прозрачное, без тёмных углов здание. Я переводил свой мысленный взгляд с одного предмета, с одного явления на другой предмет или другое явление, и они послушно и просто укладывались на своё место в новой картине мира.

            Конечно, требовались серьёзные уточнения. Разумность человека - это не просто сложный и эффективный мозг (у некоторых китов мозг посложнее человеческого), но способность оптимизировать поведение на основе использования комплексной картины мира, представленной в структуре мозга. И цель оптимизации у человека включает элемент прогноза - максимизируется не сама по себе масса биологического вида "человек", а, в первом приближении, произведение этой массы или числа людей на степень их защищенности от возможных, известных человеку опасностей, вредных внешних воздействий. В разных условиях предпочтение может отдаваться или количеству потомства, или усилению его защищенности (усилению его образованности, совершенствованию защиты его здоровья, созданию запаса ресурсов для потомства). Этим, вероятно, можно объяснить снижение рождаемости в "развитых" странах при сохранении высокой рождаемости в нищих странах.

            Совершенно очевидно, что человек не осознаёт, не контролирует на уровне сознания оптимизирующую деятельность своего мозга. Лишь очень небольшая часть этих процессов осознаётся, а остальное - задано структурой мозга и направлено на максимизацию массы человечества. Чаще человек, обнаружив в своём сознании готовое решение, начинает задним числом объяснять для себя его происхождение.

            Как всё просто и стройно! Есть объективная основа устремлений человека, всех людей, и, может быть, достаточно рассказать об этом открытии людям, открыть им глаза - вот истина, и тогда все станут счастливыми?  Многие пытались, но что-то не получилось. Во-первых, как реально докричаться до людей? Моё миропонимание далеко выходило за рамки официального марксизма-ленинизма, хотя прямо произрастало из этой глыбы. Шанса на официальное признание не было. Из моего крика получился бы в лучшем случае прощальный писк советского диссидента. Да и что конкретно вытекало из моих “фундаментальных открытий”? Нужно было аккуратно поработать над выводами. На эту работу ушло пять лет, день за днем. И вот тут ясно проявилось "во-вторых": моя "истина" очень многим людям не нравилась (это мягко сказано). Они не хотели знать правду о себе!?  Ну, не согласны..., но зачем же кулаками размахивать?

            У всех обнаруживалась своя правда, своё выношенное родное миропонимание. Даже человек, заламывающий руки с криком "Да что же делается на этом свете!", вовсе не хочет, чтобы ему действительно разъяснили происходящее в этом ужасном мире.

            А регулярно появляющиеся умники всё надеются осчастливить человечество. Проходя курс марксизма-ленинизма студентом, соискателем степени кандидата наук, я усвоил этакий критический взгляд свысока на прошлых мудрецов. Этот придумал одно, другой  - другое, но ведь это было до Маркса, до "настоящей" теории! Они, правда - как дети, ну не доросли до истины, хотя, конечно, кое-что поняли в устройстве мира. После своего "прозрения" я почувствовал себя в компании этих чудаков. Большое достижение: я перестал смотреть на них свысока ("ведь мы-то знаем истину"). Как там, в диалектическом материализме - о созидательной стороне "отрицания отрицания"? Я вспоминал  каждого старого знакомого, а подбор ведь был отличный, все они - настоящие (хоть и невольные) предшественники марксизма. Прошло время разбрасывать камни, не бороться и противопоставлять, а соединить разные проекции в объёмную картину мира.   

            Что мешало Марксу? Время. Время, в котором он жил. Стремительный технологический рывок в Европе породил иллюзию всемогущества человеческого разума, грядущей окончательной победы над природой. Закружилась голова от успехов. Весь мир представлялся большой и сложной, но всё же - механической системой. "Мир - не храм, а мастерская". Отличное было время. Да не всем нравилось.

            Мой изобретательский опыт научил меня задавать себе вопрос: почему эта мысль не пришла в голову раньше другому? В том, что я не самый умный даже среди близких знакомых, у меня было много случаев убедиться. Тогда, почему именно я это придумал? Какие объективные обстоятельства дают мне надежду на приоритет?  Что же, с товарищем Марксом мы оказались в существенно разных эпохах. Множество оплеух, полученных Человеком от Природы, хорошо прочистили "всемогущие" мозги. И ученые люди этого века заставили отказаться от модели мира, как большого механизма. Сложнее оказался мир, много сложнее. Большевизм "провинился" претензией на истину "в последней инстанции". Я хорошо помню собственное большевистское недоумение (более раннего времени): зачем нам нужна многопартийность, ведь мы уверены в своей правоте. Теперь стыдно за самоуверенность. Ясно, что человек способен прогнозировать события на очень небольшую глубину во времени. Кроме ограничений, так сказать, мощности мозга, приходится учитывать закономерно нарастающую с возрастом человечества вероятность встречи с новыми, пока неизвестными редкими явлениями. Кажущееся полезным сегодня при встрече с новыми обстоятельствами может оказаться вредным. Абсолютизировать свои сегодняшние представления об истине неправомерно, а убивать людей "за идею", "за веру" - преступно.

            В 1983 году объем  информации, которую я постоянно перелопачивал, строя свою картину мира, достиг критической величины. Изматывала "мыслительная жвачка", бесконечное проигрывание в сознании одних и тех же связей, боязнь забыть, упустить что-нибудь существенное.  Чтобы двигаться дальше (и чтобы жить дальше), нужно было зафиксировать устоявшуюся часть своих представлений.  Некоторые навыки работы за пишущей машинкой у меня были - побочный результат моей изобретательской деятельности. За два месяца, вечерами на кухонном столике я напечатал около тридцати страниц текста. Получилось этакое метафизическое эссе,  для собственного потребления. Я испытывал чувство облегчения, освобождения. Но - не только это. С одной стороны, освободившийся от застоя мозг был готов двигаться дальше, и не было недостатка в проблемах, которые ждали рассмотрения под новым углом зрения. С другой стороны,  текст на бумаге, пусть - "сырой" текст, устанавливал некоторую дистанцию между мной и содержанием. Требовалось определить своё отношение к написанному, ведь фиксация на бумаге по-новому расставила акценты, беспощадно обнажила "тонкие" места. Да и вообще - что делать с этим текстом дальше? Так возникла пауза в работе.

            Напечатанный текст охватывал естественнонаучную часть картины мира. А жизнь предлагала актуальные общественно-политические проблемы конца эпохи "застоя". Их решение в контексте моей картины мира получалось явно диссидентским.

            Хорошо, хоть Великая Отечественная война и в моей картине мира осталась  справедливой с нашей стороны. Во-первых, для нас это была вынужденная война, все-таки на нас напали.         Во-вторых, нет оснований для расизма гитлеровцев, как и для любого расизма вообще, ведь именно достижение определенного, одинакового для всех рас, уровня мыслительной мощности мозга    было критерием для остановки эволюционного скачка ("золотого века любви"). В-третьих, исключение нас из "большой гонки" человечества, которое пытались реализовать гитлеровцы, было бы ударом по потенциалу человечества. Но вот с прогрессивностью сталинизма по сравнению с гитлеризмом всё не так просто. Нет существенной разницы между культами этих личностей - Сталина и Гитлера. Они действовали, как политические близнецы.  И в Германии, и в СССР  вожди оказались свободными от идеологических обязательств, народы воспринимали любое их решение без критики. Так что крик "За Сталина!" трудно признать более прогрессивным немецкого "Хайль Гитлер!". Не говоря уже о прогрессивности КГБ и  "Смерш" в сравнении с гестапо и армейской контрразведкой вермахта. Не дают благоприятных для суждения о нашей прогрессивности данных и свидетельства о  немецких и советских концентрационных лагерях (очень многие имели горькую возможность их сравнить), о соотношении погибших в войне (6:1 не в нашу пользу), о результативности наших "сталинских соколов" (у немцев сотни летчиков имели личный счет сбитых самолетов во много раз - до 6 раз больший, чем у наших трижды Героев Советского Союза). Боеспособность армии немцев, во всяком случае, не уступала нашей (о 5 миллионах пленных с нашей стороны в первые месяцы войны лучше не вспоминать). Оба государства оказались очень прочными, "хорошо держали удары". Оба государства широко использовали террор во внутренней политике и на оккупированных землях. Количество наполовину русских детей в Восточной Европе после войны было не меньшим, чем наполовину немецких детей в Европейской части СССР.

            Почему победили мы? Потому что мы были не хуже немцев в решающих качествах, а ресурсов у нас было намного больше. Слава победителям. Каждому из них досталось тяжких испытаний  сверх всякой меры. Но недостойно спекулировать на этом, объясняя победу (на выбор) изначальным превосходством российского солдата, гениальным руководством наших начальников,  превосходными качествами советского оружия и военной техники и, наконец, прогрессивностью советского строя.

            Отец рассказывал о том, что перед войной были арестованы практически все старшие офицеры. На групповой (человек сорок выпускников и мой отец - лейтенант) фотографии Харьковского танкового училища 1939 года тоже кое-кто успел "оказаться" врагом народа. Рассказывал о боях летом и осенью 1941 года на подступах к Москве. После непрерывного в течение четырех суток марша наша танковая колонна сходу смяла на шоссе колонну немецких автомашин с пехотой. Успех был полный. А отец до конца своей жизни не мог забыть лицо белобрысого немецкого солдатика изо всех сил убегавшего и не убежавшего из-под гусениц танка. Надо же было ему оглянуться в последний момент. Потом была команда вылезать из танков и обедать, а по уставу командир танка должен был сразу осмотреть танк снаружи. В общем, четыре дня не вылезавшие из машин голодные танкисты обедать в тот день не смогли.

            Отца тяжело контузило в тех боях. Сейчас мне кажется, что его воспоминания как-то не составляются в хронологически непрерывную цепь. Прибывшие из тыла (танки получали на уральском заводе) части сосредоточили для контрудара. Отец был командиром танковой роты. Видел и слышал чуть больше рядового солдата, да ещё к тому времени имел небольшой опыт преподавательской работы в танковом училище. По замыслу старшего командира атаковать должны были средние и лёгкие танки, а тяжелые следовало ввести в бой при обозначившемся успехе атаки. Кончилось тем, что атаковавшие без пехоты танки перебила на большой дистанции артиллерия немцев, а тяжелые танки прямо на исходных позициях были обнаружены и уничтожены немецкими самолётами. Боя не получилось. А в это время в Харькове офицерские жены (и моя мать в их числе) шепотом обменивались свежими новостями: вот их мужья получили новые танки, теперь немцам - конец.

            Отец горел в танке, пока снимал пулемет (упаси боже, оставить) зажало сиденьем полу шинели. Стоял и ждал, что произойдет раньше: шинель отгорит или боезапас рванет. Выскочил, до земли не успел долететь, как взрывом сорвало башню танка. В этот раз пронесло.

            Быстро остались без танков. Немцы смеялись - опять танкисты атакуют: они атаковали "пеше-по-танковому" - по экипажам, группками по три-четыре человека. Однажды отец оказался один с наганом против четырех немецких солдат с собакой. Сумел откатиться в сторону по какой-то ложбинке и сбоку, ни разу не промахнувшись, из шестизарядного нагана уложить всех - сначала собаку, потом и солдат. Стрелял отец великолепно всю жизнь, даже ослепнув на правый глаз в результате контузии.

            Ещё он вспоминал пешую атаку по глубокому снегу. Бежал впереди. "Ура!" - а немцы не стреляют. Почему?! Догадался оглянуться. Увидел, что бежит-то один, никого за ним нет! Плюхнулся в снег. Чистое поле. Ни вперед, ни назад. Белый полушубок скрывал его в снегу, да вот  оказалось невозможно ползти в валенках. Пришлось валенки сбросить, но больше он жалел о курительной трубке, потерянной там. Эта трубка была - из мирного времени.

            Ещё эпизод - дневной авианалет, а отец - начальник артснабжения (снабжения артиллерийскими боеприпасами) в железнодорожном вагоне считает снаряды. И видит, как в крыше и стенах вагона появляются светящиеся точки - пробоины. Одна пуля - в снаряд, и всё разнесет в клочья.

            В том же качестве начальника артснабжения отец уводил от наступавших немцев несколько грузовиков-"полуторок" со снарядами. Двигались по просекам и просёлкам. Наткнулись на речку. Как перебраться? Отец загнал в воду один грузовик и, используя кузов грузовика как опору, удалось смастерить жиденький колейный мостик для остальных машин. В разгар работы появился человек в форме старшего командира Красной Армии, заявил, что брошенная в реке машина - это саботаж,  и приказал солдатам арестовать отца и заняться вытаскиванием грузовика из реки. А отец решил, что этот командир - это немецкий диверсант. Момент был острый. Солдаты подчинились отцу, и самозванца тут же расстреляли. Будто бы он признался и просил доставить его к начальству, обещая дать ценные показания. Может быть - и так.

            Отдельные впечатления: водка, от мороза превратилась в кашицу, эту кашицу ели ложкой и закусывали сгущенным какао из бочки, навьюченной на танк на оставленном молокозаводе, другой еды не было; ссора с "особистом" - сотрудником особого (контрразведовательного) отдела на какой-то ночевке, "особист", вряд ли трезвый, начал хвастать, что может любого из офицеров расстрелять на месте по своему усмотрению, дело дошло до реальной стрельбы, отец (крупный был человек) сгрёб "особиста" в охапку и выбросил с балкона второго этажа в сугроб; расстрел молодой учительницы в каком-то селе - у неё нашли немецкую радиостанцию; страх в начале атаки (все снаряды в твой танк), который забывается, как только начинаешь сам стрелять из танковой пушки, и тогда стреляешь хотя бы для того, чтобы страх не вернулся.

            После контузии и ранения отца вывозили из окружения на санитарном самолете, потом - поездом. Поезд попал под бомбёжку, раненных выгрузили, часть вагонов сгорела. Паровоз с оставшимися вагонами уехал. Выгруженные раненные остались в снегу. Трое суток отец полз вдоль рельсов (полз к жене и сыну, только к ним) и выполз к людям. В январе 1942 года он оказался в Москве, частично парализованный, но способный передвигаться на костылях. Приковылял к моей московской бабушке, а для него - сестре тещи. Дальше - учеба в военной академии, нарастающая слепота, сохнущая рука. В конце концов, двадцатипятилетний инвалид (вес до войны - больше 100 килограммов, крутил "солнце" на турнике, а после госпиталя - 48 кг) с очень плохим прогнозом состояния здоровья был откомандирован для продолжения преподавательской работы в танковое училище - в Чирчик, узбекский городок. Туда к нему без денег и документов через половину воюющей страны пробралась жена, моя мама. До войны они прожили вместе только год. Первый ребенок умер от воспаления легких, когда  вырвались чуть ли не последним поездом из оставляемого нашими войсками Харькова. Не было ни еды, ни лекарств. Я был вторым сыном своих родителей. В Чирчике они пережили холод и голод эвакуации. Чтобы  не замерзнуть, однажды ночью два лейтенанта спилили на дрова деревянную трубу уборной во дворе офицерского общежития. Собирались сделать это тайком, а в ночной тишине грохот пилы, усиленный сухими досками, разбудил всё общежитие. Так жили. На фронт отец больше не попал. Готовил танкистов, чудом не погиб, обучая очередного героя метанию гранаты из танка - успел по-волейбольному отбить наружу выпавшую из дрожащих рук ученика гранату Ф-1.

            Я видел войну глазами отца. Послевоенных руководителей,  особенно -  Брежнева, он считал предателями. До перестройки отец не дожил.

            Так вот, что касается принципиального противостояния коммунистов и фашистов, то отец сильнее ненавидел поляков, чем немцев. Так на него повлияло предвоенное промывание мозгов в танковом училище. Красные маршалы не могли простить полякам унизительный провал похода на Варшаву в 20-х годах. А недавно стало известно, что половина  польских офицеров, захваченных в плен в 1939 году при согласованном немецко-советском разгроме Польши, содержались и были расстреляны в Харькове. Наверное, поэтому в Харьковском гарнизоне антипольская пропаганда была особенно интенсивной. А немецкие фашисты в то время были нашими союзниками. То есть отец воевал отнюдь не из идеологических соображений. Правда, мало кто уцелел из предвоенных офицеров, а следующее поколение фронтовиков получало готовую схему: с одной стороны мы, советские, сталинцы, коммунисты, а против нас - немцы, гитлеровцы, фашисты. Из того, что не являются синонимами все эти определения для нашей стороны, следует необходимость разобраться и с привычными определениями наших противников.

            Не фашизм мы победили в Великой Отечественной войне, да и не с фашизмом была эта война. Любую идеологию невозможно победить в войне. Ни на чём не основано возмущение: "Мы победили фашизм, и вот теперь у нас находятся выродки, поклонники фашизма". Если обойтись без придыхания, злобного или восторженного, которое только туманит сознание, то получается такое сопоставление двух общественно-политических течений - фашизма и коммунизма.

            Во-первых, фашизм и коммунизм противостоят либерализму, так как предполагают отказ личности от суверенного права решать любые вопросы. Фашизм основан на доверении  решения общественных (в пределе - и собственных личных) проблем учителю-вождю, который каким-то образом получил высшую мудрость, высшее знание. Чаще всего, предполагается божественное откровение в качестве источника высшего знания. Коммунизм основан на признании общины, коллектива в качестве носителя высшей мудрости. Коллективу доверяется решение всех вопросов, в пределе -  без какого-либо ограничения компетенции. То есть исходные позиции у этих общественно-политических течений существенно различаются. А вот общественно-политическая практика оказывается во многом сходной, ведь учителя-вождя (фашистам) сначала нужно коллективно выбрать - одного из претендентов на такую роль, а коллектив (коммунистов)  для оперативного управления вынужден выбрать некоего главу-председателя. Дальше действуют единые для любого человеческого сообщества закономерности лидирования-подчинения, и только по идеологическому обеспечению-прикрытию конкретных мероприятий можно узнать, к какому течению относит себя вождь.

            Во-вторых, оба течения естественно тяготеют к тоталитарной организации общества, ведь вождь стремится заполучить в своё распоряжение все инвестиционные ресурсы сообщества и не намерен делиться с альтернативными общественными объединениями. Не одобряет вождь общественный контроль, всякие там выборы-перевыборы. Действительно, зачем без толку тратить ресурсы, если "самый-самый" уже найден, и этот "самый-самый" -  сам вождь?

            В-третьих, оба течения сложно и противоречиво соотносятся с традициями конкретных стран и сословий. Пожалуй, католик, признающий святость папы, психологически предрасположен к обнаружению поблизости великого учителя (дуче, фюрера). А российское общинное сознание благоприятно для коммунистического течения. Но вождь-самородок должен отделиться от пуповины традиций, ограничивающей его свободу, и он делает это демонстративно и резко. А дальше идет сложная конъюнктурная игра с традициями, публичное переодевание-маскарад.

            Нет здесь причины для кровавых разборок. Причиной становится конкретное наполнение идеологической оболочки - куда ведёт вождь, как он собирается обеспечить светлое будущее для возглавляемого сообщества. Национал-социализм, как конкретное наполнение фашизма, увлекает людей доступной любому интеллекту идеей - грабануть инородцев, в своей стране или за границей. Просто и понятно. Евреев, азербайджанцев, кувейтцев - всё равно кого, важно лишь, чтобы в глазах "своих" эти "другие" выглядели богатыми. Ясно, что здесь мы сталкиваемся с рудиментом, ведь такой грабёж вовсе не считался предосудительным исторически совсем недавно.  Поход славян на Византию там вспоминают до сих пор. Царьград не взяли, но пограбили и понасильничали на 1000 лет народной памяти. И даваемое нашей историей представление о постоянном военном противостоянии с кочевниками на Юге современной России, как о вынужденной обороне от голых и голодных грабителей, больше соответствует современной морали, чем фактам. Ходили славяне на Юг грабить точно так же, как отнюдь не голые и не нищие кочевники ходили грабить на Север. И не видели в этом ничего предосудительного. А вот в наше время оказываются более эффективными другие формы сосуществования людских племен, а военный грабеж не окупается экономически. Правда, процветает грабеж с использованием законных экономических механизмов, но эта сфера слишком сложна для типичных национал-социалистов.

            Различаются исторические перспективы фашизма и коммунизма.

            Фашизм - это последняя линия защиты человеческого общества от хаоса, от войны каждого с каждым. Вождь - шут народный становится триумфатором на политической сцене тогда, когда обществу не удаётся прийти к согласию о путях выхода из очередного кризиса - впадины на "пиле прогресса".  Нет заслуживающей доверия конструктивной идеи, но жить-то надо. А тут находится смельчак или авантюрист безответственный. Прислушается к гласу народному и найдёт удачную формулу ("слоган") и форму, снимет груз неопределённости с плеч соплеменников. Вы видели счастливые лица немцев, приветствующих фюрера, на старой кинохронике? Счастье-то - неподдельное и массовое. И это - после мрака и безысходности, царивших в Германии после поражения в Первой мировой войне! Как беззаботно смеются усталые немецкие солдаты в кинохронике 1941 года. А ведь мы хотим измерить прогрессивность общественного устройства его соответствием устремлениям людей. Кажется, большего соответствия и придумать нельзя. Фюрером мог бы стать и не Гитлер. Были у него колоритные сподвижники.  И всё же, всё же ... слишком дорого обходится такое счастье. Человечество (прогрессивное человечество) вырабатывает процедуры, которые позволяют не проваливаться во впадину "пилы прогресса"  настолько глубоко.

            Кстати, я столкнулся с вполне сознательным фашистом в Харькове в начале восьмидесятых, и была эта встреча очень неожиданной. Представьте: отличная погода, рядом с цехом военного завода на травке я в неформальной обстановке выясняю отношения с молодым специалистом, который просит отпустить его  до истечения 3-х лет обязательной после института отработки на заводе. Нужно напомнить, что любой работник завода проходил тщательную проверку и находился под внимательным присмотром специальных служб. Парень - отличник в институте, не лентяй. И тут он начинает разъяснять мне устройство мира: есть учителя, и есть простые люди, которые должны этим учителям подчиняться. И у него есть учитель. Кто?  Тренер подпольной секции восточных боевых искусств. Подпольной - потому что к этому времени бурно размножавшиеся секции, принюхавшись к их деятельности, запретили. Но я не раз натыкался на тренирующиеся группки в лесопарке, там, где погуще кустики. А мой сотрудник уже давно состоит в такой секции, стал там помощником тренера. Его тренер приобрёл своё высшее знание где-то далеко, кажется, пробирался аж в Тибет. В принципе, в его картине мира и я - учитель, но он хочет к своему, и работать не будет в любом случае. А как же марксизм-ленинизм, недавно сданный на "отлично"?  Работа в комитете комсомола? Да, дело житейское, карьера. Дальше выясняется, что не так уж и комфортно в этой секции. Парень пытался от своих друзей скрыться, но они разыскали его даже в Москве, объяснили, что к чему. Теперь он не мыслит своё будущее вне секции и надеется тоже стать учителем (когда-нибудь). Вырисовался и метод "воспитания" в секции - даётся очередной философский тезис, и сразу после этого  - предельная физическая нагрузка. Эффект - великолепный. Позже я замечал, что так же действуют многие воспитатели, это - мировой опыт. Похоже, новая информация может быть полноценно (критически) переварена сознанием, только пока она остаётся новой. Физическая нагрузка не даёт сосредоточиться на новой идее, а когда мыслительные мощности высвобождаются, идея-то уже и не новая. В сознании накапливаются не переваренные большие куски - уродливая гора догм. Самостоятельно разобрать этот завал человек не способен. Не сумел восстановить "правильную" картину мира для моего молодого специалиста и я. Он всё же доработал год и ушел в армию. К сожалению, у этой истории было не очень красивое продолжение. Ну, а я имел возможность подробно познакомиться с таким явлением (без придыхания).

            Историческое будущее коммунизма представляется более неоднозначным.

            Во всяком случае, в то время я был озабочен если не спасением, то усовершенствованием нашего "реального социализма".  Гвоздь проблемы мне был отчетливо виден - повышенный должностной оклад чиновника. Именно это явление сформировало советскую бюрократию, как полнопрофильный общественный класс со своим особенным способом присвоения и своими особыми экономическими интересами. На каждом шагу я натыкался на очевидные проявления этих особых интересов. Должностное благополучие - превыше всего.

            С трудом удалось в 1918 году Ленину убедить руководителей и рядовых работников в необходимости на короткое время (ну, на год-два, от силы) допустить вопиющее нарушение программных принципов большевиков и платить специалистам свергнутого царского режима, согласившимся работать на социализм, большие оклады. Это представлялось необходимым для выживания новой власти, не имевшей достаточного количества специалистов, готовых работать "за идею", то есть за оклад, не превышающий среднюю заработную плату рабочих. И вот, пережил этот вирус всех большевиков и поселился в каждой клетке советского хозяйственного организма, как выяснилось, аж до его кончины.

            Для должностного благополучия нужны надежные клановые связи и хорошие формальные показатели. А реальные производственные результаты на судьбу чиновника почти не влияют.

            Например, получила фабрика плохое сырьё. Из этого сырья хорошая продукция не может получиться. Что должен делать директор? Для эффективности хозяйства - остановить производство  и не тратить ресурсы впустую. Но при таком решении директора неизбежно сняли бы с работы, ведь план был бы провален по всем показателям. И нормальный директор произведет бракованную продукцию, выполнит план, и, если  брак обнаружат через достаточно большое время, успеет получить все блага, причитающиеся за хорошие производственные показатели. Везде борьба за качество наказывается немедленно, а плохое качество - через большое время или никогда. У нашего директора ведь есть отличное оправдание - сырье-то было плохое.

            Другой пример, есть новый вариант технологии, экономящий труд наполовину. Как поступает нормальный начальник? Прилагает все силы, чтобы доказать, что новый вариант (пусть, хороший) не подходит в данном конкретном случае. А если инициатор - местный, то - сжить его со света. Иначе от цеха с несколькими сотнями рабочих под началом чиновника останется один участок, и будет он уже не начальником цеха, а начальником участка. И оклад у него соответственно уменьшится.

            Коммунистическое (уравнительное) распределение? Да никогда! Ведь каким бы ни был достаток, уравнивание - это для получающего повышенный оклад всегда снижение дохода.

            Ясно, что добровольно наши чиновники со своими должностными окладами расстаться не могли. Была ли сила в советском обществе, способная исправить положение?  В принципе, была, и это все те, чей труд оплачивается по количеству и качеству труда. Они - вторая сторона противоречия, являющегося в таком общественном явлении, как повышенный должностной оклад. История этого противоречия нам известна. А каков прогноз? В 1983 году прогноз получился такой: хозяйственная бюрократия  попытается ликвидировать коммунистическую партию, а заодно - и советскую власть. Коммунистическая партия занимала безнадежную позицию, ведь, с одной стороны, её положение базировалось на коммунистической идеологии, а, с другой стороны, бюрократическая структура партии, отражающая хозяйственную бюрократическую структуру, существовала в нарушение большевистских партийных принципов без какого-либо идеологического прикрытия. Партийные комитеты на предприятиях быстро теряли свою независимость от хозяйственного руководства. Поэтому партийные организации, с одной стороны, мешали хозяйственным руководителям жить в своё удовольствие, а, с другой стороны, постоянно санкционировали дополнительные выплаты руководителям по разным поводам.

            А у меня зарплата была близка к средней (то средней по стране, то средней по промышленности). И не было никогда у меня дорогого имущества. Моё мировосприятие было сугубо коллективистским, и я считал необходимым сохранение существующего социалистического общественного строя. А нарушение социалистических принципов представлялось мне основной угрозой этому строю.

            В стране внедрялись хозяйственный расчет на уровне предприятий, цехов, хозяйственный подряд, вводились и высчитывались различные формальные показатели эффективности работы  подразделений и целых предприятий. Но все эти нововведения без затруднений выхолащивались нашей бюрократией, превращаясь ею во всё более действенные формы собственного обогащения. Новый директор на нашем заводе был прислан из Москвы. Там он был на третьих ролях в министерстве. "Практика" на большом предприятии позволяла ему затем стать заместителем министра. Все знали о таком раскладе. И вот наше предприятие, как по взмаху волшебной палочки, начало занимать первое-второе места в социалистическом соревновании по отрасли. Это произошло сразу и без всяких изменений в производстве. Три года "практики" при столь очевидных "успехах" возглавляемого предприятия, и директор вернулся в министерство заместителем министра. А завод, следом за отбытием директора уступил почетные места в соревновании следующему "передовику".

            Я, исходя из своей оценки - что "правильно", а что "не правильно", объяснял своим коллегам события нашей жизни, выступал на собраниях, активно участвовал в разработке  условий соревнования, в подведении итогов. Избрали меня в "большой" профсоюзный комитет (не освобожденным от основной работы членом комитета). Не имея  иллюзий в отношении эффективности работы этого органа самоуправления, я всё же был неприятно задет заявлением освобожденного (то есть получающего профсоюзный должностной оклад) председателя комитета: "Учтите, здесь у нас - свой коллектив", и дальше - в том смысле, что для своей хорошей жизни члены комитета не должны слишком серьёзно относиться к обязательствам перед своими избирателями. В комитете существовал постоянный, последовательно переходящий из одного избранного состава в очередной, кружок доверенных членов. Остальные приходили в комитет на один срок, и их держали на определенной дистанции от профсоюзной "кухни" - всяких "дележек": квартир, дачных участков, дефицитных товаров.  Но возможность своим голосованием влиять на решения комитета у этих членов была. Поэтому перед заседаниями велась с ними разъяснительная работа, готовился определенный результат голосования. А ведь каждому хотелось быть "хорошим", большинство рассчитывали решить собственные бытовые проблемы, и пойти против общего мнения очень трудно психологически. Тут я в полной мере испытал жесткие "тиски коллективизма".   "Если бы Вы знали, как Вы мне мешаете!" - воскликнула очередная соискательница внеочередной квартиры. У неё уже "всё было схвачено", положительное решение комитета подготовлено, а тут - я со своей дурацкой принципиальностью. Нужна была ей эта квартира? Конечно и без сомнения. Но я видел нечеловеческие условия жизни других соискателей, до которых этой женщине не было дела, и этим другим никак не удавалось выйти на финишную прямую квартирного марафона длиной в 8 и более лет.

            Моя недолгая профсоюзная работа закончилась жирной точкой. На общей профсоюзной конференции, добротно подготовленной, в присутствии представителей вышестоящего комитета и министерства я выступил и предложил не избирать профсоюзный комитет, а создать совет председателей профсоюзных бюро отделов. Мне представлялось (и, вероятно, правильно), что в такой форме профсоюзный комитет не превратится в "свой коллектив", а сохранится в качестве представительного органа самоуправления. Конфликт с профсоюзными правилами можно было исключить, избрав председателей профсоюзных бюро в профсоюзный комитет, не переизбирая их в отделах и цехах. Этакая профсоюзная Парижская Коммуна. Предложение не было принято делегатами, а моя карьера надолго застопорилась. "Этот пусть еще посидит на месте" - так сказал начальник кадровику после конференции, а кадровик пооткровенничал со мной через пару лет после скоропостижной смерти этого начальника.

            Полезной для понимания наших общественных механизмов была эта моя работа.  Я принял участие во множестве совещаний и согласований на уровне руководства предприятия по "не техническим" вопросам. Длинные беседы с руководителем предприятия, вероятно, он "изучал кадры". Двадцать минут он жалуется на свою тяжелую работу, ему все, оказывается, мешают, его не понимают, а он всей душой за добро. Говорит и откровенно следит за моей реакцией. Я не был склонен ему сочувствовать. Не знаю, какие он сделал выводы из этих бесед.

            Очень характерным был случай неожиданного и стремительного оформления целого садоводческого товарищества из сорока членов лишь для того, чтобы смог получить в своё пользование участок земли в выбранном им  месте один из руководителей. Это был единственно возможный путь решения личной проблемы уважаемого человека (точнее, его родственника), ведь колхозную землю транжирить не разрешалось. Эту готовность, образно говоря, спилить лес, чтобы заполучить в свои руки спичку для ковыряния в зубах, я потом много раз отмечал у наших руководителей.

            Мое предложение о новом подходе к формированию профсоюзного комитета вытекало из убежденности, что устранить бюрократический затор на нашем пути можно "советизацией" экономики. Это название я подобрал много позже, а тогда я искал способ расширения самоуправления на производстве. Вообще-то, все неплохо складывалось (теоретически). Советы трудовых коллективов, советы председателей советов трудовых коллективов могли бы образовать дееспособный механизм управления производством. В нашей реальной жизни представителям коллективов удавалось находить приемлемые решения проблем значительно легче, чем начальникам этих коллективов. Дело было в лучшем знакомстве с сутью проблемы, гораздо меньшей политизированности (ведь внутри предприятия хватает своей политики, затрагивающей, в основном, руководителей), готовности учитывать общие интересы и, наконец, начальники менялись гораздо чаще неформальных лидеров коллективов. Сплошь да рядом начальник посылал для решения "пограничных" вопросов в соседнее подразделение авторитетного ходока, и лишь затем оформлялся документ "о порядке взаимодействия".

            Не угрожала "советизация" необходимому единоначалию. Люди хорошо понимали свою выгоду, и "буза" возникала очень редко.

            "Советизация" - это не просто замена механизма назначения начальников всех рангов. Можно сделать избираемыми и директоров, и министров. Такие эксперименты были, и мало что дали. Для меня важно было расшатать чудовищную пирамиду должностных окладов, ведь предполагалось, что зарплата нового руководителя будет привязана не к креслу, а к зарплате работников коллектива. В этом была суть. Двигаясь в этом направлении, можно было вновь обрести   динамизм развития. И тогда можно было бы приступить к замене неэффективного индивидуального материального стимулирования уравнительным распределением (по крайней мере, там, где невозможно вывести меру труда). Таким  мне представлялся желаемый сценарий  нашего будущего.  Были очевидны низкие шансы этого сценария на реализацию. Однако, по мере нарастания кризисных явлений и такое развитие не исключалось.

            Нужно было систематизировать свои представления о желаемых реформах. Эта систематизация воплотилась во вторую часть (следующую за естественнонаучной) моих записок того времени. Заглавие - "А что дальше? Объективные основания выбора цели управления", и дата - 31.07.83. Мне самому сейчас интересно читать написанное тогда. Двадцать машинописных страниц. Прошло 16 лет, но чувствуется острота проблемы.

             В начале 90-х я узнал о судьбе молодого ученого-экономиста из Киева. Он в том же 1983 году "на принадлежавшей лично ему пишущей машинке изготовил 3 экземпляра порочащих советский строй и Коммунистическую партию материалов" - так было записано в обвинительном заключении. 6 лет благонамеренный товарищ отсидел в лагере. Свои предложения о реформировании нашей экономики он, кандидат экономических наук, отослал в ЦК КП Украины и - оказался в тюрьме. Впечатляющее (для меня) совпадение первого акта. Я отослал обширное письмо в форме отклика на одну из статей в журнал "Коммунист". В ежемесячном журнальном обзоре читательских писем упомянули и меня, да переврали фамилию. Я, было, обиделся, но жена сообразила - ведь таким способом редактор спас меня от возможных неприятностей. Он, вероятно, хорошо знал методы партийной идеологической работы "на местах". Мне попался порядочный редактор журнала, я был дальше от Центрального Комитета и не был профессионалом-идеологом. Это и определило различия в продолжении моей истории и истории специалиста из Киева.

            В моих "20 страницах о судьбе реального социализма"  констатировано, что завершается этап, целью которого было повышение благосостояния народа. Все сыты, одеты, скоро у каждого будет достаточная жилая площадь, созданы возможности для повышения культурного уровня каждого человека. О дальнейшем теория говорит неотчетливо - не успевает ответить на новые запросы практики. А научно обоснованная цель все более необходима, так как с развитием производительных сил сокращается постоянная времени антропогенного влияния на окружающую среду - все более ресурсоемкими становятся мероприятия, обещающие решить частные проблемы современности.

            Дальше сделано крамольное заключение. Противоречие между достигнутым уровнем потенциала и закономерно возрастающим с течением времени требуемым уровнем - это основное, "вечное" противоречие, определяющее всю историю человечества. А возникновение классов, классовая борьба были в общечеловеческом смысле борьбой за повышение потенциала. В бесклассовом обществе (сейчас нужно добавить - если таковое возможно и будет) "вечное" противоречие выступает в своей очищенной форме, и его  осознание позволяет повысить целесообразность человеческой деятельности.

            Неизбежна конкуренция стран, управляемых ячеек человеческого общества, в погоне за природными ресурсами. Эта конкуренция приобретает форму гонки вооружений и войн за передел мира. Современный  опыт международного сотрудничества показывает, что противоречия, возникающие между странами, могут быть решены путем компромиссов, путем переговоров. Хуже обстоит дело с мирным сосуществованием этносов, особенно сохранивших крестьянский образ жизни.

            В сложившейся тогда обстановке борьба за повышение потенциала для нас была борьбой за мир. Мы должны были стать настолько сильными, чтобы самому закостенелому антикоммунисту было понятно, что жить на Земле можно только одним способом - жить в мире с нами. Каждому должна была стать очевидной безнадежность попыток "замотать" нас гонкой вооружений. Стать сильными - это не только обзавестись оружием, но и быть необходимыми участниками международного разделения труда, независимыми экономически. Так что ход и исход текущего этапа истории "вечного" противоречия зависел от того, насколько производительно мы будем трудиться, как мы сумеем организовать наш труд. Так ставился вопрос. 

            Я считал, что наступил момент, когда задача повышения потенциала как всеобщая цель должна быть заявлена, осознана и принята к руководству в очищенном, непосредственном виде. А выдвигавшиеся на различных этапах нашей истории цели выступают как отдельные стороны данной всеобщей цели, как "проекции" всеобщей цели на конкретные исторические условия.

            Все прочие цели - частные, они - маяки на пути к основной цели. Их положительная роль обусловлена тем, что движение к ним на некотором историческом участке, в некоторой сфере деятельности совпадает по направлению с движением к основной цели. Но абсолютизация частной цели приводит к потерям тем большим, чем дольше затягивается объективно необходимая смена цели. Приходится настороженно относиться к сегодняшним целям, стараясь правильно уловить момент, когда расхождение частной цели и основной станет недопустимо большим.

            Однажды на реке в грозу ночью на моторной лодке мы мчались на свет фонаря на берегу. Ничего не было видно, кроме этой яркой точки. Фонарь горел на столбе у рыбачьего домика. ...И мы на полном ходу врезались в речной мыс - фонарь оказался за мысом. Спасли заросли камыша на берегу. Пока можно было двигаться по чистой воде, движение к частной цели - фонарю совпадало  желаемым движением к рыбачьему домику. А возле берега нужно было изменить направление, обогнуть мыс. Но мы в темноте не смогли вовремя  сменить цель.

            С точки зрения соответствия основной цели рост индивидуального потребления целесообразен лишь до некоторого достаточно высокого уровня, обеспечивающего полное использование обществом потенциальных возможностей каждого члена общества. За пределами такого уровня индивидуальное потребление превращается в расточительство ресурсов.

            Что мешало изменить цель?  То, что на идее растущего и дифференцированного индивидуального потребления была основана система материального стимулирования, являвшаяся главным элементом настойчиво создававшейся в нашей стране экономической системы управления народным хозяйством. Отказ от неуклонного повышения индивидуального потребления, как основной цели развития народного хозяйства, повлек бы за собой пересмотр и роли материального стимулирования, и перспектив успеха в создании автоматически действующей экономической системы управления.

            А в условиях капитализма материальное стимулирование продолжает эффективно работать и при более высоком уровне благосостояния, потому что общество, в отличие от социалистического общества, никому не гарантирует сохранение уровня жизни даже  на завтра, а не то, что на послезавтра. В этих условиях каждый человек вынужден защищаться индивидуально, накапливая, сколько удастся, пока есть работа. Социалистическое общество не может отказать в гарантиях удовлетворения жизненных потребностей трудящимся, так как именно за эти гарантии, как естественное следствие равенства, трудящиеся боролись в социалистической революции, так как именно эти гарантии являются основой общей заинтересованности в росте народного хозяйства, общего и важнейшего материального стимула всех трудящихся социалистического общества.

            Определены социальные группы, составляющие стороны в противоречии, проявившемся в приносящем потери сохранении устаревшей цели. Это верхний слой производственной бюрократии и остальные трудящиеся.

            Что же является результатом анализа? Предложение о мерах по коррекции интересов социальных групп. В нашем случае не приходится выдумывать что-то новое. Ленин В.И. уделил большое внимание именно этому вопросу. Нужно ликвидировать повышенные должностные оклады руководителей.

            Цитата из собственных записок того времени - так заканчивался текст:

            "Здесь важно восстановить в правах диалектико-материалистический подход: коммунистические общественные отношения - это не подарок-награда в конце коммунистического строительства, а, являясь результатом высокого развития производительных сил, коммунистические производственные отношения являются в то же время необходимым условием их дальнейшего успешного развития. В этом диалектика процесса. И этому принципу должно быть подчинено наше отношение к важнейшему производственному отношению - между руководителем и исполнителем в существенной его  части - распределении материальных благ. В наведении здесь пролетарского порядка и пролетарской дисциплины - необходимое условие и важный результат предлагаемой смены объявленной цели.

            Приведенные   здесь соображения показывают, что способность  в управлении народным хозяйством отследить качественные изменения, являющиеся закономерным результатом его развития, путем постановки новой цели управления - это признак подлинной зрелости нашего общественного строя. Сложившаяся ситуация - серьезный экзамен для всех нас, провалив который, мы не сможем противостоять внешним угрозам, в том числе и угрозе войны".

            Закончил я этот труд, показал его своим друзьям. Понравилось, но что дальше?

            А дальше в стране нарастал кризис. Некоторое время у сторонников самоуправления производственных коллективов и прямых противников социализма был общий противник - партийная и хозяйственная бюрократия. Моральный перевес был не на стороне ортодоксов, власти маневрировали и разлагались. В это время в заводском партийном комитете оказались вполне доступные и готовые к диалогу люди.

            Все еще многое зависело от Коммунистической партии. Куда повернет вырождающееся партийное руководство? Коммунистическая партия, выражая интересы бюрократии, снимала ограничители индивидуального потребления, что в реальных условиях означало перераспределение доходов в пользу руководителей. Один экономический эксперимент сменялся другим. Однажды собрали начальников цехов и отделов в заводском парткоме, и там товарищ из Москвы рассказал, что, оказывается, срывается утвержденный график очередной всеобщей перестройки, чуть ли не последней надежды на исправление ситуации. Там же я услышал сложную периодизацию - первая экономическая реформа, вторая, теперь - третья. Москвич намекнул на противоречия в руководстве, Косыгин - реформатор, но есть противники. Множество мероприятий зависли на разных стадиях, и вот теперь нужно быстро сделать то-то и то-то. Что-то посчитать, что-то организовать. Но ведь  до этого совещания у нас на заводе вообще ничего не делалось во исполнение такой, кажется, важной директивы! Я для себя четко отметил это время, когда было можно не выполнять распоряжения, и тем в большей степени, чем с большей начальственной высоты они приходили. И это совещание не привело к каким бы то ни было действиям. Послушали, пожали плечами и разошлись.

            По телевидению в одной "смелой" передаче рассказали о двух председателях колхозов, Героях социалистического труда. Один показал большую стопу документов, полученных из райкома за неделю. Приходилось чуть не до утра читать эти директивы, проводить совещания, писать отчеты. Весь день - в поле, а вечером - за письменный стол. И ведь пишут часто ерунду всякую. Замучили. А второй честно сказал, что никогда не читает всю эту почту, выбрасывает в корзину нераспечатанной. И ни разу не пострадал за такую вольность. Если что-нибудь действительно нужно, то звонят ему по телефону. Вот тогда и действует. Экономит нервы и время. Оба - Герои.

            Коммунистическая партия демонстрировала неспособность (и нежелание верхов) совершенствовать существующий строй, но и не могла возглавить реставрацию капитализма. По моим оценкам того времени в стране назревало прямое противостояние партии и хозяйственной бюрократии. Прецедент был, правда, не без оговорок. Это "культурная революция" в Китае. А у нас быстро усиливались вооруженные силы министерства внутренних дел. Численно усиливались и получали тяжелое вооружение. Денежное содержание офицеров МВД резко повысили. Против какого противника в стране готовилась воевать эта вторая армия? С танками против карманников или взяточников? Только один мог у нее быть реальный организованный противник - Коммунистическая партия. Но партия без боя сдавала одну позицию за другой.

            В средствах массовой информации шел сплошной поток антикоммунистической пропаганды. Журналисты - творческие работники, практически, без помех реализовывали свои мелкобуржуазные интересы. Творческому работнику нужен не социальный заказ за среднюю по стране заработную плату, а богатый спонсор, меценат, просто заказчик. Ведь,  создав сейчас шедевр, артист выложился полностью и уверен в том, что превзойти это достижение невозможно. Нужно получить сейчас за эту вот работу много, очень много, лучше - на всю оставшуюся жизнь. Социалистическая оплата по труду не годится. Даешь либерализацию и дифференциацию доходов! Невыносимо, когда бездарь (за соседним столом) получает почти столько же. Черниченко, Пияшева - яркие талантливые люди. Как "дважды два" доказывали, что без допущения частной собственности все очень быстро развалится.

            А в обществе нарастал стон: "Хватит на нас экспериментировать, хотим жить как все люди" (Читай - там, за границей). Я видел электричку - вечером из Москвы в Рязань. Она была пропитана "вкусными" запахами. Каждый вез то, что удалось за день "выстоять" в очередях. Но уж этого - много. Целые связки колбасы, сумки круп, консервов. Дорога не близкая, и кое-что "оприходовалось" здесь же в поезде. На лицах - усталость, радость удачи и - раздражение. Раздражение этой уродливой ситуацией, этими бесчеловечными порядками, немощными лидерами. Говорили, что подальше, за Уралом, вообще кушать  нечего. Правда, физиономии были отнюдь не истощенные.

            Острый дефицит всего, но какой-то странный - полные склады предприятий, полные холодильники в квартирах, залежи сырья на свалках и, буквально, под ногами на дорогах. Медь и алюминий, болты, гайки и масса всего полезного - разбросаны везде. "Продовольственная программа" - издевательская инициатива руководства. Наши "ушлые" инженеры быстренько посчитали, что даже при её выполнении не дотягиваем до физиологических норм потребления. А реально - ещё чаще стали посылать на сельхозработы (практически, принудительные и ужасно непроизводительные). Добавились длительные командировки на строительство складов химических удобрений, каждое лето - заготовка зеленых кормов на болотах. С учетом обязательной отработки в цехах, где собирали товары широкого потребления, и подметания закрепленных улиц треть рабочего времени инженеров уходила без пользы для дела. Подметая трамвайную остановку, я шутил: "Американцы сейчас смотрят через спутник - пока наши инженеры метут улицу, можно не беспокоиться за исход гонки вооружений".

            И везде - разговоры "за жизнь", как переустроить страну или весь мир, никак не меньше. Так вот ползешь по свекольным рядкам, конца им нет, спина - не разогнуться, пот глаза заливает, а разговоры о прошлом, о будущем, нашем и не нашем. "Расскажи что-нибудь"- относительно устойчивый кружок не рассыпается по полю, мысли заняты, время идет быстрее. "Пропалывай эту свеклу тщательнее, чтобы меньше было потом убирать".  А в городе поперёк улицы над головами белыми буквами по красной ткани долго висел транспарант с вызывающе бессмысленным лозунгом: "Экономика должна быть экономной". Это было уж совсем последнее достижение марксистской экономической мысли.

            Незаметно подкрался психологический кризис. Ожидавшееся расширение нашего направления работ в рамках предприятия всё откладывалось. Менялись начальники и начальники начальников. Все они без исключения  никогда не соприкасались с вычислительной техникой и относились к компьютерщикам с большим недоверием. Каждого приходилось вводить в курс дела, знакомить с тем, как можно и нужно оценивать нашу работу, завоёвывать доверие к себе. На пятом начальнике мне вдруг этот процесс смертельно надоел. Сколько же можно! У меня всё получалось, среди коллег был устойчивый авторитет, я знал, как организовывать работу, у меня были свои представления о правильной работе, мне было тесно в сложившихся рамках. Опасался застоя и деградации. Нужно было найти другую работу, где можно было бы реализовать свой потенциал, где меньше было бы начальников, которых нужно убеждать в очевидных вещах.

            Тут прошёл слух, что в соседнем городе начинается строительство нового научно-производственного комплекса компьютерной направленности. Вот мне бы туда! Да ещё и директор там - бывший мой непосредственный начальник на заводе. Через три месяца я был начальником научно-производственного подразделения нового предприятия в другом городе. Всё - "с нуля".

Продолжение

Биглов Ю.Ш. "Мир как большая гонка"