По тексту А.П.Назаретяна «Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории. (Синергетика, психология и футурология)», взятому с сайта Клуба ученых «Глобальный мир»

 www.russianglobalclub.com  

Заметки – Ю.Ш.Биглов

сентябрь 2002 г

 

4.2. Перспективы интеллекта в натуралистической и в постнеклассической футурологии

 

Конечность есть только эвфемизм для ничтожества.

Л. Фейербах

 

…Но автор принадлежит к тем крайним оптимистам, которые верят, что добываемые знания… превратят человечество в богов, смело поворачивающих штурвал нашей Вселенной.

И.Д. Новиков

 

Последовательно познавая себя, космический субъект, тем самым, стремится стать вечным двигателем. (…) Если допустить, что мы являемся инструментом Вселенной, то наше предназначение это борьба с тепловой смертью.

В.А. Лефевр

 

В перспективах ноогенеза время и пространство действительно очеловечиваются или, скорее, осверхчеловечиваются.

П. Тейяр де Шарден

 

        В 1650 году одна амстердамская газета напечатала заметку: «В Стокгольме, в возрасте 54 лет, умер дурак, который говорил, что может прожить так долго, как он пожелает» (цит. по [Спекторский Е., 1910, с.57]). Представьте, речь шла о Р. Декарте. Возможно, великий философ как-нибудь в полемическом задоре позволил себе неосторожное высказывание, давшее повод для подобных истолкований, хотя, скорее всего, он говорил все же не о собственной физической неуязвимости, а о потенциально безграничной способности духа регулировать естественные процессы. Это убеждение и вызывало иронию современников.

Из приведенных в эпиграфе цитат только первая, в общем-то, скептическая, принадлежит философу, остальные – астрофизику, математику и антропологу. Суждений подобного рода, высказанных серьезными учеными, я мог бы наскрести еще от силы с десяток, а противоположных – сотни. И это понятно: согласно законам классического и неклассического (квантово-релятивистского) естествознания, носитель интеллекта, по большому счету, обречен. Думать иначе значит допустить возможность коренного пересмотра естественнонаучных моделей, в рамках которых, впрочем, удивительно не столько то, что живое и мыслящее вещество со временем обязательно исчезнут, сколько то, что они возникли и продолжают существовать.

Как обычно, начнем с линейной экстраполяции и посмотрим, какую долгосрочную перспективу обещают естественные науки в том случае, если эволюционный процесс не будет прерван глобальной антропогенной катастрофой. [А на камни небесные смотреть не будем? Почему же?] В разделе 3.1 этот вопрос частично рассматривался, и здесь подведем некоторые итоги.

Исходя из гипотезы о генетически ограниченном сроке существования каждого вида в обратной пропорции с морфологической сложностью организма, авторитетные советские ученые Н.Ф. Федоренко и Н.Ф. Реймерс [1991] определили, что возраст вида Homo sapiens – уже «за сорок» и максимальный срок его дальнейшего существования не более 30-40 тыс. лет. Имеются и более пессимистические прогнозы. Так, по мнению М. Лобзака, человек с его непропорционально развитым мозгом представляет собой «ошибку природы» и срок его дальнейшего существования ограничен 20-50 поколениями (т.е., вероятно, 0,7 – 1,7 тыс. лет) [Lobsack Th., 1974].

Если мы не согласимся с этими спорными гипотезами, то предельный срок существования может быть увеличен. М.И. Будыко [1975] указывает, что с затуханием вулканической активности Земли приток углекислого газа в атмосферу сокращался на протяжении последних 100 млн. лет, снижая тем самым продуктивность биоты. Таким образом, человек застал «последние геологические секунды» умирающей биосферы, и, если его деятельность не изменит наблюдаемую тенденцию, то снижение продуктивности до нуля должно произойти в ближайшие 3-4 млн. лет. Дальнейшее сохранение более или менее сложных форм жизни станет невозможным: с прекращением фотосинтеза могли бы существовать разве что простейшие хемосинтезирующие организмы. Вывод о доантропогенном факторе деградации биосферы подтверждает и отмеченный ранее (раздел 3.1) факт, что пик планетарного биоразнообразия пришелся на вторую половину миоцена и с тех пор происходило его сокращение.

Далее вступают в силу прогнозы геологического порядка: через сотни миллионов лет на планете иссякнет водообмен, сильно обмелеют океаны и «обезвоженная среда… едва ли станет пригодна для жизни». Кроме того, химические процессы в атмосфере приведут к образованию большого количества свободного кислорода, и «вся органика на поверхности Земли должна будет сгореть». Спустя еще некоторое время «тектоническая история Земли закончится» [Арманд А.Д. и др., 1999, с.27].

Чтобы мало не показалось, затем наступит очередь космического Апокалипсиса. Солнце, начав предсмертное расширение до размеров красного гиганта, либо поглотит, либо, во всяком случае, полностью сожжет нашу планету [Аллен Дж., Нельсон М., 1991].

Последующие события, кажется, совсем уже никого не должны интересовать. Тем не менее астрофизики живописуют кошмарные сценарии окончательной гибели Вселенной: выбор сценария зависит от реальной плотности вещества, пока достоверно не установленной (см. раздел 3.1), но все они одинаково безнадежны для разумного субъекта. Добавим, что, согласно современной теории объединенного взаимодействия, протон, считавшийся абсолютно стабильным, на самом деле имеет огромный, но все же не бесконечный срок существования. Значит, всем вещественным образованиям предстоит распад, после которого пространство Метагалактики будет заполнено электронами, позитронами, фотонами и нейтрино (а также, возможно, черными дырами); причем задолго до того, как распад вещества завершится, соответствующие процессы начнут играть существенную роль в эволюции Вселенной.

Очень немногие осмеливаются допустить при таких условиях возможность адекватного перерождения жизненных форм, а тем более сохраняют надежду на то, что «невещественная плазма так же хорошо, как плоть и кровь, сможет служить носителем структур нашей памяти» [Дайсон Дж., 1982, с.70]. Подавляющему же большинству специалистов по космологии человеческое существование видится «фарсом», которому только предвосхищение неизбежного конца придает смысл «высокой трагедии» [Вайнберг Ст., 1981, с.144].

Чудовищный разнобой во временных оценках – от сотен до триллионов лет – оставляет только одну неизменную черту во всех натуралистических сценариях. Сознание есть не более чем эпифеномен, сопутствующий некоторому, более или менее длительному этапу эволюции физических процессов, не играющий в них самостоятельной роли и долженствующий бесследно исчезнуть на каком-либо последующем этапе: таково «естественное» течение событий, не подвластных субъективной воле…

На фоне острейших современных проблем как-то даже нелепо обсуждать будущее в масштабе тысяч, миллионов или миллиардов лет. Но вот наблюдение, о котором я писал в прежних публикациях и в справедливости которого все более убеждаюсь, изучая литературу по астрофизике. Стоит только зайти речи о невообразимо далеком, но неумолимом конце – и лед строгих научных построений и математических формул вдруг растапливается неожиданно «душевными», эмоциональными, а то и поэтически-ностальгическими аллегориями. А один ученый откровенно признался: «Строя теоретические модели Вселенной, мы все время пытаемся получить ответы на глубокие философские вопросы, связанные с нашим собственным существованием. Более того, получив не удовлетворяющий нас ответ, мы начинаем пристрастно допрашивать модель и даже идем на уловки, чтобы доказать, что пессимистический ответ является неверным» [Лефевр В.А., 1996, с.154].

Трудно сохранять академическую беспристрастность, обсуждая даже смерть Метагалактики. А главное, есть на этой планете люди – и их не единицы, – которым легче примириться с мыслью об индивидуальной смерти, чем с конечностью вселенского духовного бытия. Их мироощущение отчетливо резонирует с замечанием Л. Фейербаха [1955, с.35] о ничтожестве конечного субъекта.

Еще раз подчеркну, что все приведенные до сих пор сценарии суть экстраполяции линейные и построенные исключительно на посылках классического естествознания: таким образом должны развиваться события, если в них не примет активное участие интеллектуальный субъект. Как мы ранее отмечали, линейные экстраполяции полезны на начальной стадии прогнозирования, но, ограничившись ими, мы себя дезориентируем.

Сегодня можно с известной уверенностью утверждать, что реальные события будут происходить иначе, чем предписано натуралистическими сценариями. Если эволюция жизни и цивилизации на Земле завершится, то произойдет это не потому, что через тысячи лет иссякнет генетическая программа, или через миллионы лет – запасы углекислого газа, через сотни миллионов лет истощится тектоническая, а через миллиарды лет солнечная энергия. Гораздо вероятнее, что конец истории положит собственная активность цивилизации, и для этого ей не понадобятся столь умопомрачительные временные дистанции.

Но, согласно формулам /I/ и /II/ (см. раздел 2.5), внутренняя устойчивость социума снижается, а внешняя устойчивость, т.е. независимость от факторов среды, – возрастает с ростом технологического потенциала. Если цивилизация и далее сумеет преодолевать (как «с грехом пополам» делала это до сих пор), а тем более предотвращать техногенные кризисы, то станут ли для нее фатальными перечисленные объективные трудности? И будут ли метагалактические процессы развиваться вне зависимости от присутствия разумного субъекта? Думаю, у нас уже имеется инструментарий необходимый для предположительного ответа на эти вопросы.

Вспоминаю, как меня, ребенка «космической» («гагаринской») эры, потрясло Введение Ф. Энгельса к «Диалектике природы». Там описывается отдаленное будущее и печальный финал человеческой истории. Люди, построив справедливое бесклассовое общество и прожив счастливо «миллионы лет», затем столкнутся с неизбежным исчерпанием солнечной энергии. Сокращающийся приток тепловых лучей приведет к тому, что восходящая ветвь истории сменится нисходящей. В поисках тепла люди станут «скучиваться у экватора», но, в конце концов, Солнце погаснет и все живое на Земле (вместе с человечеством, разумеется) погибнет [Маркс К., Энгельс Ф., т.20].

Читая все это, я доподлинно знал, что спустя всего несколько десятилетий после смерти автора первые люди полетят в космос, на стенах школьных аудиторий читал цитаты из К.Э. Циолковского, а по радио слушал песни про то, как на пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы. Поразительным же казалось то, что Энгельсу, неудержимому оптимисту и далеко не последнему из мыслителей своего времени, даже в голову не пришла мысль о возможном (через миллионы лет!) освобождении человечества от жесткой привязки к Земле и к солнечной энергии.

Позже я узнал, как с юных лет мучительно пытался Энгельс согласовать жизнерадостную философию, материалистическое благоговение перед естественнонаучными истинами и накладываемые ими безоговорочные пределы. И почему эта концептуальная задача (над которой до него бились Ф. Бэкон, Ж. Кондорсе, Ш. Фурье, а после него В.И. Вернадский и многие другие) оказалась неразрешимой. Святая вера в то, что мир устроен достаточно просто и управляется ограниченным количеством вечных, вездесущих и в основном уже раскрытых законов, исключала возможность непредсказуемых технических решений.[1][1]

Вера в завершенность (или близость к завершению) естественнонаучного и особенно физического знания и, соответственно, в принципиальную невозможность радикальных технологических инноваций разделялась подавляющим большинством солидных ученых и просто образованных людей. Иметь, а тем более высказывать отличные суждения в респектабельном обществе значило вызвать подозрение в невежестве. Только аутичные субъекты, не замечающие, как им смеются в лицо, позволяли себе заявления в том духе, что сила разума способна преодолеть ограничения, налагаемые уже известными законами природы, а потому перспектива человечества безгранична. К числу таких гениальных безумцев и относились Р. Декарт, Г. Фихте, Ж. Кондорсе, Н.Ф. Федоров и К.Э. Циолковский.

Сегодня аргументами в их пользу могут служить не только потрясающие и совершенно немыслимые для их современников технические достижения, но также концептуальные соображения постнеклассической науки (ср. разделы 3.1, 3.2).

Во-первых, причинные зависимости объективного мира признаются многомерными, неограниченно сложными и нестационарными (эволюционирующими). Законы же Природы видятся не метафизическими сущностями, а проявлениями определенных структур бытия, преобразуемых активностью мыслящего субъекта. [Законы – как отображение мира вещей могут преобразовываться сколько угодно, но это не влияет на мир вещей. Как-то нарочито нечетко автор формулирует соответствующие абзацы этих очерков.]

Во-вторых, всякое знание признается культурно производным и исторически ограниченным, а абсолютные «истины» уступают место взаимодополнительным «моделям». Соответственно, любой окончательный запрет на технические решения, будучи порождением определенной модели, оказывается таким же относительным, как сама модель.

В-третьих, прослеживается возрастающая роль субъектных отношений и целенаправленного управления в системе мировых взаимодействий. Эта тенденция глобальна и в некотором отношении универсальна (поскольку становление субъектных качеств происходило и до возникновения жизни), а потому, распространив ее в будущее, логично ожидать дальнейшей универсализации интеллектуального управления. [Каков словесный оборот!]

Наконец, в-четвертых (last but not least), стал понятнее когнитивный механизм, посредством которого носитель информационной модели, творчески играя ее компонентами, способен формировать метамодели, в рамках которых неуправляемые константы превращаются в управляемые переменные. [В мышлении! Только в мышлении!] Таким образом, технические задачи, принципиально неразрешимые в одной модели, оказываются решенными в другой модели, и, коль скоро мы перестали догматически возводить функциональные модели в ранг «объективных истин», не видно иных оснований считать возможности целенаправленного управления потенциально исчерпаемыми. [Этим мягким высказыванием открывается путь к вере и надежде. Бог в помощь.]

Поэтому в парадигме постнеклассической науки «абсолютные» запреты следует считать выражениями исторически конкретного знания: мы не в состоянии предугадать, какие именно из окончательно установленных вчера умозаключений будут завтра и послезавтра дезавуированы. Между тем непреложная посылка всех натуралистических сценариев отдаленного будущего – ограниченные возможности вмешательства в масс-энергетические процессы. Следовательно, они интересны и полезны, но заведомо недостоверны, как большинство линейных прогнозов: события на Земле и, вероятно, в Метагалактике будут развиваться не так, как они выглядят в современных естественнонаучных моделях, игнорирующих интеллектуальный фактор. [Кроме интеллектуального фактора есть еще и масштабный фактор. Человечество, человек – структуры вполне конкретного уровня в иерархии («слоенке») пар субстрат-структура. Оценки устойчивости структур этого уровня не вызывают сомнения, хотя иррационально верить в светлое будущее волен каждый. Когда речь заходит о вариантах какой-то «пересадки» человека в другую пару субстрат-структура, то нужно четко сказать хотя бы для одного варианта, что, собственно, «пересаживается»? Или (в другом варианте) – какие качества субстрата остаются неучтенными при оценке пределов реализуемости структуры «человек»?]

Как же совместить обсуждавшиеся ранее сценарии возможного краха планетарной цивилизации с выводом о потенциальной беспредельности интеллектуального управления? [Автор говорит об интеллектуальном управлении чем и со стороны кого (чего)?]

Конечно, если разбалансированная деятельность человечества приведет цикл эволюции на Земле к катастрофической развязке, то говорить о дальнейшем влиянии «земного» разума на универсальные процессы не приходится. Здесь, однако, необходимо воспользоваться еще более общими предположениями, вытекающими частично из наличного опыта универсальной эволюции в сочетании с теорией систем.

Физиками-теоретиками давно освоено замечательное правило: все, что может произойти в данной системе (т.е. не противоречит ее закономерностям), непременно происходит. Рассматривая Метагалактику как единую систему, ученый получает инструмент для теоретического выявления элементов, которые эмпирически еще не обнаружены [Форд К., 1965]. Этот инструмент применим и для того, чтобы разрешить противоречие между тезисами о возможной гибели цивилизации на Земле и о возрастающей в перспективе роли интеллектуального управления.

Мы видели, что наряду с несколькими сценариями самоуничтожения планетарной цивилизации (реалистичность которых вряд ли нуждается в доказательствах) существует сохраняющий сценарий, по которому цивилизация, радикально трансформировавшись, выходит на новые рубежи развития. Если это верно, то следует полагать, что обе возможности (в их различных вариантах) должны осуществиться. [Получается, что все мыслимое должно (!) осуществиться?]

Возникший парадокс заставляет допустить, что во Вселенной образуются множественные локальные очаги, в которых реализуются все возможные сценарии эволюции неравновесных процессов, включая их самоистребление на различных переломных этапах.[2][2] Упомянутая ранее гипотеза о существовавшей когда-то жизни на Марсе [Воробьева Е.А., 2001] хорошо согласуется с этим допущением: не все планетарные биосферы оказываются достаточно жизнеспособными.

Отсюда напрашивается еще один вывод – об универсальном естественном отборе цивилизаций. [Смелое расширение представления о естественном отборе. В земной реализации естественный отбор реализуется вытеснением из экологической ниши. Разрушение экологической ниши, вообще говоря, уже не является реализацией отбора. То есть понятие «естественный отбор» изначально предполагает наличие ограниченного объема разделяемых конкурентами ресурсов. А у отбираемых цивилизаций пока нет такого соприкосновения.] Механизмом отбора жизнеспособных носителей разума может в таком случае служить уже известный нам закон техно-гуманитарного баланса: субъекты, не сумевшие совладать с возрастающим инструментальным могуществом, выбраковываются из дальнейшего эволюционного процесса, подорвав основы собственного существования. Это означает, что суровая Учительница-История действует и на вселенском уровне, а планетарные цивилизации-«двоечницы», как и биосферы-«двоечницы», выставляются за дверь…

Если этот теоретический вывод справедлив, то он в очередной раз подтверждает, что мораль, правовое сознание, совесть и прочие факторы самоограничения, будучи явлениями «космическими», при этом имеют не запредельное (богооткровенное), а вполне прагматическое (негэнтропийное) происхождение. Преодолевая естественное для ученого подозрение к чрезмерным красотам, все же рискну заключить: только мудрый интеллект имеет шанс стать универсальным. Поэтому, кстати, расхожие сюжеты о межпланетных и межгалактических сражениях наверняка останутся достоянием фантастов – по всей видимости, такие события «противоречат законам Природы». [Моральное ограничение – это ведь не жесткое, хотя и самовоспроизводящееся ограничение.  Это – повышенная цена выбора аморального поведения. Во всех случаях такая оценка является прагматичной, исходя из интересов человеческого сообщества, что может не осознаваться субъектом. Какой еще «космизм» нужен для оправдания морали?]

Планетарная цивилизация выходит на космический режим развития в том случае, если ей удается выдержать серию тестов на зрелость, успешно преодолев кризисы развития и выработав адекватные качества самоконтроля, критического мышления и терпимости к различиям. Остальные, не справившиеся с заданием, становятся «расходным материалом» метагалактической эволюции, реализуя необходимый системе опыт тупиковых стратегий. Дальнейшая диверсификация, по закону Седова, обеспечивается унификацией интеллектуальных субъектов на базовых, несущих уровнях миропонимания.[3][3] [Только бы эта унификация интеллектуальных субъектов не происходила в форме банальных казней.]

Исходя из этого, экзистенциальная проблема XXI века может быть представлена следующим образом. Окажется Земная цивилизация в числе самоустранившихся из универсального эволюционного процесса, или в числе тех, которым доведется выйти на космические рубежи? Следовательно, будет ли интеллект, восходящий к Земной цивилизации (безусловно, не человеческий, а «послечеловеческий» интеллект), участвовать в активном управлении космическими процессами? [Совершенно умилительно это – «безусловно, не человеческий, а «постчеловеческий»!]

В разделе 3.1 упоминалось о расчетах известного астрофизика Н.С. Карташева, приведших его к выводу, что цивилизации во Вселенной существовали до возникновения Земли. Отмечалось также, что этот вывод контрастирует с мнением многих других ученых: белково-углеводная форма жизни могла возникнуть только на определенной стадии метагалактической эволюции (см. подробнее [Назаретян А.П., 1991]).

Для такого суждения имеются по меньшей мере два основания. Первое состоит в том, что для образования углеродистых соединений плотность и температура Вселенной должны были опуститься до определенного уровня, что произошло несколько миллиардов лет назад. Второе – в том, что одно поколение звезд, в недрах которых синтезировались тяжелые элементы, должно было завершить жизненный цикл и, взорвавшись, выбросить их в космическое пространство  («Наши тела состоят из пепла давно угасших звезд»). Далее, еще до возникновения Земли, органические молекулы формировались в космических облаках, кометах, атмосферах планет-гигантов и их спутников и т.д., и, по данным радиоастрономии, широко распространились в космосе [Аскано-Араухо А., Оро Дж., 1984].

Следуя преобладающей точке зрения, согласно которой биоподобные процессы различной локализации в Метагалактике могли возникнуть только на определенной фазе ее эволюции[4][4], нельзя исключить и того, что Земля волею судеб оказалась среди лидеров и наше сегодняшнее бытие – фронтальный слой, авангард универсального эволюционного процесса. Такое предположение, высказанное ранее И.С. Шкловским [1977], конечно, в высшей степени спекулятивно и «нефальсифицируемо» – оно не поддается эмпирическому опровержению или подтверждению в обозримом будущем, – хотя теоретически вполне правдоподобно. Вместе с тем психологически оно лишает почвы инфантильное ожидание внешней опеки (Внеземной Разум в функции Всевышнего), а в морально-этическом плане, как подчеркивал Шкловский, решительно повышает значимость человеческих деяний и «вселенскую» ответственность человечества за собственную судьбу.

…Наверное, бесстрастный Господь, имеющий в резерве неограниченный ресурс планетарных цивилизаций, мог бы сказать: если землянам не достанет мудрости справится с обретенным могуществом, значит, они недостойны дальнейшего существования. Но у меня есть только одна родная планета и родная цивилизация. И, хотя печально сознавать неизбежность радикальных трансформаций и конечность моего биологического вида, мне небезразлично, обретет ли его исторический опыт вселенское продолжение… [Неужели нужны мало надежные «космические» оправдания человечеству, борющемуся за выживание в «большой гонке»? Нужна ли нам еще какая-то космически-партийная ответственность?]

4.3. И все-таки, спираль или заколдованный круг?

(Юмористическое каприччо на тему Эмпедокла)

 

Смысл… Смысл! Смысл?

В. Гарун

 

Бойся своих желаний, ибо они способны исполняться.

Суфийская мудрость

 

Человечество обречено вечно метаться между нуждой и скукой.

А. Шопенгауэр

 

Все зло в мире происходит от скуки.

Ф. Верфель

 

Не является ли расширение наблюдаемой части Вселенной результатом сознательной деятельности суперцивилизации?

Н.С. Карташев

 

        …Итак, я скептически отношусь к естественнонаучным сценариям, предрекающим завершение истории (человечества, жизни, Вселенной и, главное, Разума) постольку, поскольку они игнорируют возрастающую роль собственно разумной деятельности. С включением субъектного фактора картина будущего перестает выглядеть столь удручающе безысходной. Но следует ли из этого однозначный вывод о том, что универсальная эволюция беспредельна? Не несет ли в себе само мышление – плюралистическое, постнеклассическое, диалогическое, взаимодополнительное и самое что ни на есть прогрессивное – свою потенциальную исчерпаемость?..

Из великих психологов античности самое сильное впечатление на меня произвели двое – Сократ и Эмпедокл. Сократ убедил меня в том, что высокоразвитый интеллект по своей внутренней логике нравствен, и это обнадеживает. Эмпедокл же вверг меня в глубокую меланхолию, заставив задуматься о неискоренимой внутренней интриге духовного бытия.

Историки философии обычно не уделяют Эмпедоклу большого внимания: мыслителя, не вмещающегося в классификационные матрицы, удобнее всего считать второстепенным. Зато охотно упоминают его имя историки науки, находя у греческого философа предвосхищение ряда фундаментальных идей Нового времени. Изложу далее некоторые аспекты эмпедокловского учения в стиле каприччо, фантазии на тему, т.е. не заботясь о точности воспроизведения, смело домысливая и осовременивая его (тем более что не все тексты дошли до нас полностью) и заранее попросив прощения за это у специалистов[5][1].

Пока Фалес, Гераклит, Левкипп, Демокрит и другие философы Эллады спорили о структуре и базовых элементах мироздания, Эмпедокла больше интересовали факторы, побуждающие элементы притягиваться и отталкиваться (в этом иногда усматривают истоки энергетических теорий современной физики). Он пришел к выводу о существовании двух противоположных космических сил: Любви и Ненависти. Эти силы, обусловливающие взаимное притяжение и отталкивание, никогда не пребывают в равновесии, и от того, какая из них преобладает, зависит направленность мировых процессов.

Когда сила притяжения превосходит силу отталкивания, доминирует тенденция к объединению всех элементов Вселенной. В этой фазе появляется множество «дивноподобных» чудовищ и уродов: «двулицые и двугрудые существа, быки с человеческой головой и, наоборот, люди с бычьими головами» и т.д. (цит. по [Семушкин А.В., 1985, с.124]). Особи с неудачным строением органов не могут приспособиться и вымирают; например, муравей, которому достался желудок свиньи, не способен прокормиться, а лошадь, имеющая вместо ног рыбьи плавники, не убежит от преследования. Существа красивые и гармоничные оказываются более жизнеспособными и адаптируются к окружающей среде. Любовь методом проб и ошибок, одной только слепой страстью к единству и целостности, создает современные виды животных, включая человека. Читая эти фрагменты, трудно не согласиться с теми, кто считает Эмпедокла далеким предшественником теории естественного отбора.

Но восходящая фаза вселенского цикла не завершается с появлением человека. Ее конечный пункт – слияние всей вещественной и духовной субстанции Космоса в единый Сфайрос – Шар Любви. Нет более места ненависти, конфликтам и страданиям, наступает, так сказать, идиллия Большого Кайфа: мир застывает в едином экстазе взаимного притяжения. Кажется, вот он – вожделенный Рай, Царство Божие, Коммунизм, Ноосфера!..

Здесь, однако, и начинается самое интересное для всех, кто изучает психологию, этику, эстетику или теорию систем. Мир абсолютной любви, красоты и гармонии оказывается неустойчивым. Свободный от событий, страданий и устремлений, он наполняется Скукой; слившись в экстазе, он превращается в единый субъект, и, таким образом, Любовь лишается предмета, а дальнейшее существование – мотива и смысла.

Любовь предполагает наличие другого, и, дабы вновь обрести ее предмет, надо оттолкнуться. Так в Сфайросе регенерируется сила дизъюнкции, Любовь рождает Ненависть, которая пускает свои корни, Шар Любви взрывается – и начинается возвратная фаза мировой эволюции. Теперь уже усиливающаяся Ненависть превосходит ослабевающую Любовь, сила разрыва одолевает силу сцепления и все в мире дезинтегрируется. На этой фазе вновь появляется человек, но, если прежде он служил ступенью к абсолютной гармонии, то теперь это временный продукт распада, обреченный на дальнейшее разложение. Процесс будет нарастать до тех пор, пока мир не расщепится на неделимые элементы.

А далее психо-логическая коллизия оборачивается новой стороной: на сей раз уже Ненависть теряет свой предмет. Как Любовь нуждается в разъединении, так Ненависть нуждается в соединении (иначе – кого ненавидеть?), и как Любовь рождает Ненависть, так Ненависть рождает Любовь. Насыщенные неопредмеченной Ненавистью элементы в поисках взаимного контакта (конфликта!) тянутся друг к другу – и возобновляется фаза космического синтеза, завершающаяся образованием Сфайроса…

Так, вероятно, впервые спекулятивно-философскими средствами был угадан закон эмоциональной амбивалентности, о котором в этой книге неоднократно говорилось. Переживания положительной и отрицательной валентности, любовь и ненависть, наслаждение и страдание, радость и горе переплетены в своих онтологических основаниях, рождаются и умирают друг в друге и друг без друга не существуют. Это фундаментальное свойство душевной жизни и, судя по всему, не только человеческой; причем с повышением уровня субъектности и усложнением психических процессов тяга к острым переживаниям (прежде мы говорили о «провоцировании неустойчивостей») усиливается.

Сегодня более или менее известна нейрофизиологическая подоплека этой зависимости. Но есть основания сомневаться в том, что даже «сверхчеловеческий» интеллект, активно конструирующий свою телесную основу или последовательно освобождающийся от нее («бестелесная субстанция»?), сможет вместе с тем освободиться и от функциональных потребностей, а значит, и от системообразующего качества психической феноменологии – эмоциональной амбивалентности.

И вот, я мобилизую остатки своего воображения и рисую сверхфантастическую картину будущего.

Сложность физического мира все-таки оказывается конечной, и контроль Универсального Интеллекта над его микро-, макро- и мегаструктурами, последовательно расширяясь и углубляясь, достигает абсолютных значений. Ницшеанская воля к власти, свойственная всему живому, полностью реализована. Образуется нечто вроде Сфайроса, Метагалактической Ноосферы.

Материальные процессы и события прекращаются, время останавливается: еще Б. Спиноза доказал, что всемогущему Божеству не нужно время, а потому, если Божество существует, то время – только человеческая иллюзия. Но Божеству не нужно и пространство, которое перестает существовать при бесконечной скорости сигнала. Вселенная окончательно виртуализуется, ее масс-энергетическая составляющая сжимается в геометрическую точку, психея освобождается от материи и наступает Большой Кайф – то самое состояние, которое создал бы Бог, если бы сочетал в себе качества всемогущества и всеблагости. (Для этого Ему, не мудрствуя лукаво, всего-то надо было внести в мироздание два корректива: упразднить второе начало термодинамики и закон амбивалентности эмоций; тогда мир стал бы не столь «интересным», зато счастливым).

В образовавшемся безвременье и застыть бы Кайфующему Сверхинтеллекту, но… Но фундаментальные законы психики оказываются устойчивее законов физики. Вместе с временем, событиями, конфликтами и острыми переживаниями теряются цели, мотивы и смыслы бытия. Между тем психические процессы освободились от физических, а значит, с остановкой физического времени психическое время продолжается. Актуализуются феномены, обозначаемые в психологии как экзистенциальная фрустрация или синдром Мартина Идена.

И тогда самая неравновесная из всех мыслимых систем, будучи не в силах противиться нарастающей тоске по неустойчивости, прибегает к самой грандиозной провокации: Сверхинтеллект умирает в Большом Взрыве. И все начинается сначала, и спустя миллиарды лет возродившегося физического времени опять образуется интеллект, несовершенный, борющийся, страдающий и провоцирующий все новые неустойчивости, и теряющийся в догадках, просчитывая на релятивистских моделях химерическое начало своего мира в виде сингулярности и достраивая модели пузырящегося пенного вакуума…

Так воображение возвращает меня к злополучной циклической картине, от которой я старался отделаться, и опять городит огород дурной бесконечности. Только теперь уже цикл опосредован интеллектуальным фактором и приобрел новые опорные точки: Большой Взрыв – Большой Кайф – Большая Скука – Большой Взрыв – …

Многолетний опыт психологической работы убедил меня в том, что Разум способен по-своему разобраться и с Природой, и с Богом, а главные источники всех проблем (и всех опасностей) – мятущаяся душа и неуемный дух. Меня оттого так увлекла и огорчила космогония Эмпедокла, что в ней показана неизбежность циклизма, обусловленная не природными или потусторонними законами (повторю, такие аргументы не очень убедительны), но собственно качествами интеллектуального субъекта. С тех пор я пытаюсь преодолеть Эмпедокла, вырваться из его цепких объятий. Но ни наука, ни философия – в той мере, в какой я с ними знаком, – не дают надежных контраргументов.

Мне очень не нравится получившаяся картина. Выводы о «промежуточности» человеческого рода и о возможной гибели Земной цивилизации мне тоже не по душе, но там хоть сохраняются альтернативность и неопределенность, выбор и даже какой-то намек на справедливость, воплощенную в слепых механизмах эволюции (так можно понять закон техно-гуманитарного баланса). Здесь же мысль разворачивается в сторону предопределенной судьбы и предельных смыслов.

Не спасает и апелляция к излюбленной философами асимптоте. Если мир асимптотически приближается к конечной цели (Суператтрактору Бранского), никогда ее не достигая, то миллиард лет назад и миллиард лет спустя он одинаково близок к бесконечно далекому конечному состоянию. Ну, и что? По-моему, это только избыточный элемент в системе рассуждений, очередная телеологическая уловка.

Можно еще предположить, что сложность материального мира, его связей и отношений неограниченна и что «наша» Вселенная, вопреки общей теории относительности, составляет только часть большой вселенной. При обсуждении антропного принципа указывалось на ряд парадоксов квантовой механики, дающих повод для такого предположения, которое, заметим, возвращает нас все к той же циклической картине.

Мега-вселенная опять становится стационарной, т.е. лишенной векторных изменений. И в такой вселенной эволюционные процессы вновь превращаются в локальную флуктуацию, на что недвусмысленно и совершенно справедливо указывал В.И. Вернадский. Изменяется только масштаб локуса. У Кондорсе, Энгельса и Вернадского флуктуация ограничивалась планетарными процессами или, в лучшем случае, Солнечной системой, а у, простите за выражение, «дерелятивизированного Фридмана» она приобретет масштаб Метагалактический.

Наконец, если переинтерпретировать данные Э.П. Хаббла и, таким образом, развенчать вывод о расширении Метагалактики [Троицкий В.С., 1985], то космическая картина XIX века и вовсе будет восстановлена во всей своей красе. И, как в той картине, эволюция на Земле превратится в событие местного значения, имеющее не больше перспектив, чем поднявшаяся волна на просторах океана…

Один политик грустно пошутил по поводу партийного строительства в постсоветской России: какую бы партию мы ни создавали, все равно выходит КПСС. Такую же «фрактальность» обнаруживает циклическое мышление – как ни поверни, все спирали сворачиваются в замкнутые циклы…

Что это, «объективная истина»? Или в структуре нашего мышления пока еще преобладает инфантильный мифологизм? Или это имманентное свойство мысли – стремиться к завершенности, к абсолюту, подобно тому, как в экспериментах гештальтпсихологов испытуемые склонны высматривать в сочетании линий геометрические фигуры? И она (мысль человеческая) не способна выскользнуть из заколдованного круга, а способна только расширять его до невероятных размеров?..

Когда средневековый математик и историк Аль Бируни попытался перевести Сутки Шивы – максимальный цикл древнеиндийских философов – на язык цифр, получилось 560-значное число. В справедливом раздражении он не удержался от желчного комментария по поводу индийских авторов: «Если бы эти писаки занялись арифметическим действием…, то они бы отказались от чрезмерного увлечения большими числами. Аллаха им достаточно!» [Бируни А.Р., 1963, с.320].

Насчет Аллаха хорошо сказано, ясно и без затей. Действительно, в «эмпедокловом» цикле нам вряд ли светит что-либо подобне 560-значным (?!) срокам. Экспоненциальная интенсификация процессов и овладение сверхсветовыми скоростями должны чрезвычайно спрессовать время распространения «ударной волны интеллекта», и та фаза универсальной эволюции, которую мы переживаем, может оказаться гораздо ближе к точке Большого Кайфа, чем к точке Большого Взрыва…

…Конечно, все это не более чем юмореска. И юмореска, можно сказать, беспроигрышная: когда смертный земной человек принимается рассуждать о судьбе Метагалактики, – это уже смешно. Но сказка-ложь все же содержит один намек. Глубинные свойства душевной жизни, сознания, мотивации (т.е. законы той самой «вторичной», «виртуальной» реальности) могут труднее поддаваться волевому контролю, чем биологические или физические процессы. И я очень опасаюсь, что они сыграют с цивилизацией злую шутку гораздо раньше, чем встанет вопрос о том, как управлять Вселенной…

К началу